Библия и меч. Англия и Палестина от бронзового века до Бальфура
Шрифт:
Герцль увидел только начало. Моисея побудила действовать картина того, как египтянин избивает израильтянина. Для Герцля таким катализатором стала жестокая книга Евгения Дюринга, призывающая лишить евреев гражданских прав и вернуть их в гетто. Он прочел ее в двадцать два года и следующие двенадцать лет мучился «еврейским вопросом». «Еврейский вопрос» преследовал его, проникал в темы его романов и пьес, отравил радость успеха как самого восхваляемого автора самой восхваляемой газеты Центральной Европы — «Новой свободной прессы». Он верил в кредо оптимизма XIX в., что прогресс избавит от несправедливости, что со временем люди станут настолько цивилизованными, что не допустят существования антисемитизма. Но он читал Гобино, он читал «La France Juive» Дюмона [97] . Он стал свидетелем антисемитской агитации в Австрии и Германии. Прогресс почему-то катился вспять. Надежда понемногу умирала, оборачиваясь
97
«Еврейская Франция».
Герцль был парижским корреспондентом своей газеты, когда вся Франция была потрясена яростью парламентских дебатов вокруг Панамского скандала, в котором были замешаны евреи. Затем наступил черед дела Дрейфуса. Напряжение нарастало подобно песчаной буре в Сахаре, пока его накал не исказил лицо Франции. «Смерть! Смерть евреям!» — вопила толпа, пока капитана Дрейфуса вели на суд в декабре 1894 г. Освещавший этот суд Герцль мысленно слышал эти вопли до конца жизни. «Где? — писал он задним числом. — Во Франции. В республиканской, современной, цивилизованной Франции, через сто лет после Декларации прав человека… До сих пор большинство нас верили, что если терпеливо ждать, «еврейский вопрос» получит свое решение в ходе общего прогресса человечества. Но если народ, во всех прочих отношениях столь прогрессивный и столь высоко цивилизованный, может повести себя таким образом, чего нам ожидать от других народов, не достигших даже того уровня, какого Франция достигла еще столетие назад?»2.
Его начало охватывать «странное возбуждение», ощущение надвигающейся ясности, того, что он находится на грани откровения, того, что ответ вот-вот будет у него в руках. Он чувствовал, что его предназначение — стать инструментом чего-то. Следующие два года он сражался с этим, изливал свои планы в дневниковых записях, вел разговоры с друзьями и главами еврейских общин, страстно спорил, писал Ротшильдам, Бисмарку, своему издателю, обращался к барону де Гиршу с планом «еврейского национального займа» для финансирования массовой эмиграции. Но это должна была быть эмиграция в землю под еврейским суверенным правлением: в противном случае, предвидел он, иммиграцию можно будет в любой момент остановить — как это показали дальнейшие события в годы под Британским мандатом. Идеи роились у него в голове, выплескивались на листы бумаги — «гуляю ли, стою или лежу в постели, на улице, за столом, ночью…. Сколько раз я страшился, что лишаюсь рассудка»3.
За пять дней он написал шестидесятипятистраничный памфлет, первоначально озаглавленный «Обращение к Ротшильдам», в котором систематично описывал государство целиком, начиная с политической независимости и кончая территориальной целостностью, с флагами, парламентом, армией, законами, судами, «где мы могли бы жить как свободные люди на собственной земле». Один друг, застав его невыспавшимся и растрепанным, был вынужден слушать, пока Герцль вслух читал ему «Обращение» от начала и до конца. Друг решил, что это плод переутомления, и посоветовал Герцлю отдохнуть и сходить к врачу. Отмахнувшись от него, Герцль перешел к работе над меморандумом, который предстояло передать через знакомого дипломата кайзеру Вильгельму. Он инициировал переговоры с новым премьер-министром Австрии графом Бадени. Он прочел памфлет другому своему другу, Гюдеману, главному раввину Вены, сидя на краешке кровати в гостиничном номере в Мюнхене. Ошеломленный раввин задумался, а не видит ли перед собой возродившегося Моисея. Он осторожно высказался в поддержку памфлета. Остальные говорили Герцлю, мол, он безумен или «непрактичен». Ротшильды молчали, де Гирш не одобрил. Его собственный издатель отказался печатать хотя бы слово на эту тему. Несколько подбодрил его визит в Лондон. Его пригласили выступить в Маккавейском обществе, где он приобрел сторонников, а после написать статью для «Джуиш Кроникл». В Англии эта газета стала — достаточно пророчески — первой, которая опубликовала, пусть в сокращенном виде, текст, который впоследствии увидит свет как «Еврейское государство». Месяц спустя под этим названием отредактированный памфлет был опубликован в Вене.
Этот удивительный документ и его экстраординарный автор сумели совершить то, что пока не удавалось никому другому: добиться создания политической организации евреев ради управления собственной судьбой своими же силами. Знамя было поднято в первой же фразе:
Герцль и вообразить себе не мог, как трудно будет приобрести права на Палестину у Османской империи. Он легкомысленно предположил, что султан будет открыт для сделки, по условиям которой евреи «возьмут на себя регулирование всех финансов Турции». Потом, когда будет основана финансирующая корпорация, все планы «заранее и систематически согласованы», провинции разграничены, выбраны места городов и проложены улицы, сможет начаться массовая миграция. Первые поселенцы, расквартированные и направляемые управляющим органом подобно отрядам солдат, станут строить дороги, возделывать землю, прокладывать ирригационные каналы и строить дома. Постепенно будут прибывать все новые колонисты, будут заложены основы промышлености, привлечена торговля, а посредством торговли — новые поселенцы, и так далее и так далее до тех самых пор, пока не возникнет «государство, основанное на манер, доселе неизвестный в истории, и с возможностями успеха, каких не возникало прежде».
«Еврейское государство» пестрит полетами фантазии, принимающей желаемое за действительное. Герцль головокружительно ошибался относительно общества или будущего конгресса, когда воображал его себе однородным органом, состоящим исключительно из людей в согласии друг с другом, когда «нет нужды в голосовании». Еще более он ошибался в своем анализе антисемитизма, который, как он по наивности полагал, станет способствовать эмиграции. «Правительства всех стран, пораженных недугом антисемитизма, будут остро заинтересованы поддержать наши попытки добиться желанного нам суверенитета», — писал он. Возможно, несправедливо подвергать первые мысли Герцля едкой критике задним числом. Сегодня гораздо яснее, что ни одно антисемитское правительство никогда не помогало своим козлам отпущения покидать свою страну иначе, чем через смерть.
Но Герцль внес один великий и необходимый вклад: бескомпромиссное требование земли, суверенности и государственности. Он требовал, чтобы евреи открыто объявили себя нацией, чтобы они действовали как нация, чтобы добиться для себя юридических прав, какими обладает нация. До настоящего времени они действовали посредством инфильтрации, но не оказывали сопротивления, а получали награду за хорошее поведение. Эмансипация по сути своей подачка и, как таковая, по мнению Герцля, может быть отвергнута. Он инициировал движение за автономию, побуждал евреев отказаться от зависимости от филантропии и организовываться согласно признанным в современности политическим принципам управления собственной судьбой. «Основой, — заявил он в обращении к Первому конгрессу, — может стать только признанное право, а не согласие других народов терпеть нас в своей среде4. Мы сыты терпимостью. Наше движение… за публично признанные, юридические гарантии»5.
Герцль ожидал антагонизма и дебатов, но никак не ярости, какую вызвало «Еврейское государство». В общем и целом эмансипированные евреи сочли, что этот смутьян, желающий развеять иллюзию окончательной ассимиляции, представляет для них угрозу. Они бушевали и ярились, назвали Герцля сумасшедшим, его государство — химерой, его предложения, говоря словами раввина Исаака Мейра Вайса, основателя прогрессивного иудаизма в Соединенных Штатах, «минутным опьянением нездорового рассудка»6. В какой-то момент казалось, что раввин Гюдеман, который никогда не мог устоять перед напором Герцля, почти перешел на его сторону.
«Я совершенно на вашей стороне», — сказал он, как записано в дневнике Герцля.
«— Хорошо, — сказал я, — тогда говорите об этом у себя в синагоге.
«— Прошу прощения! — ужаснувшись, воскликнул он. — Такое невозможно. Люди просто не хотят про это слышать»7.
Угрюмо и критически отреагировал даже Ховевей Сион, твердо настроенный на скромную крохоборческую колонизацию. Его представители были пионерами. Кто такой этот доктор Герцль из Вены в элегантном фраке, который ничего не знает про Палестину и даже не умеет писать на иврите? Кто он такой, что приходит и указывает им, что делать? Он даже не читал Мозеса Гесса или Пинскера!8 (Поразительно, но правда: позднее Герцль признавался, что если бы сначала прочел «Автоэмансипацию», то никогда бы не написал «Еврейское государство».) Последователи Ахада ха-Ама и его «культурного сионизма», которые верили, что душа иудаизма возродится раньше его тела и что евреи должны научиться чувствовать себя нацией прежде, чем смогут действовать как таковая, были возмущены радикальной программой Герцля. Это было слишком быстро, это обходит стороной душу, это не сработает.