Бикфордов мир

Курков Андрей Юрьевич

11

Машина катилась не спеша. Темнота больше не подбрасывала камни под колеса. Поверхность земли была гладкой, словно залитый каток. Люди, ехавшие в этом невидимом пространстве, крепко дремали, пережидая темноту, а вместе с темнотой пережидая жизнь.

Шофер, губами чувствовавший прохладный металл баранки, счастливо улыбался. К нему наконец пришел сон и перенес его в иную плоскость: в приятно искаженное прошлое.

…В правлении колхоза решался серьезный вопрос: из трех имевшихся в хозяйстве тракторов два надо было отправить в город для участия в праздничной демонстрации трудящихся. Председатель был озабочен: ведь из-за дождей с севом запаздывали, работали без выходных, а тут еще если отдать на день трактора, то неизвестно, закончат ли они сев вообще. По этой причине председатель и был против участия сельхозмашин в демонстрации. Но партсекретарь ячейки Загубин с доводами председателя не соглашался. «Что, – он спрашивал, – важнее? Сев или единство всех трудящихся?» – «Да ведь хлеб сеем, не клевер!» – говорил председатель. «Без хлебного достатка уже который год живем, и все еще живы! – горячился партсекретарь. – А вот если не будет идейных посевов и всходов в народе – то любой враг придет и на корню нас вырубит!» – «Но коли отовсюду позабирать на эти демонстрации технику, –

пытался доказать свою правоту председатель, – не достанет хлеба, и голод случиться может, а ведь и план не выполним!» – «Выполнишь! – рявкнул партсекретарь. – Сам пойдешь, вручную сеять будешь, а план Родине дашь! А голода не бойся, уже был он и на Волге, и на Украине – что, не выжила власть?! Трудно было, но выжила. А почему – потому, что идейность хлеб заменяла, и если ты не дашь трактора на день – то послужишь делу врагов!» – «Черт с тобой! – сдался председатель. – Только бери те трактора, что похуже, и Масленникова оставь, пусть кто из молодых эти трактора поведет!» – «Масленникова оставить?! – возмутился партсекретарь. – Лучшего механизатора, орденоносца – и ты его не пускаешь на демонстрацию! А на кого же, как не на Масленникова, всем равняться?! А? Ты что же, хочешь демонстрацию сорвать?» – «Ничего я не хочу, – поникнув головой, сказал председатель. – Делай что хочешь…» – «Ты на меня не вали, – удовлетворенно произносил Загубин. – Я делаю не то, что хочу, а то, что моя совесть партийная велит! Я себе не хозяин! Я слуга великого дела и ради этого дела на смерть пойду!!!»

Закончив тираду, партсекретарь встал и протянул руку председателю. Тот, видно, вяло ее пожал, отчего Загубин остался недоволен и сказал: «Ты мне одолжений не делай! Пожми по-нашему, по рабоче-крестьянски! За одно ж дело страдаем!!!» Председатель еще раз пожал руку партсекретарю, после чего Загубин кивнул на прощанье и вышел. И только тогда председатель снова вспомнил о сидевшем тихонько в углу мальчишке – выпускнике районной школы красных шоферов. Он пристально посмотрел на мальчишку, вздохнул и неожиданно для самого себя улыбнулся, сказав: «Вот видишь, как оно выходит…» – «А че, я и на тракторе умею», – высказал мальчишка. Председатель грустно кивнул, думая, должно быть, о только что оконченном разговоре с Загубиным. «Как звать тебя?» – спросил он, не отрывая взгляда от своих огрубелых рук, неумело лежащих на столе. «Чижов, Вася…» – ответил мальчишка. «Орден носить умеешь?» – спросил председатель. «Нет», – испуганно ответил Вася. «Попробуешь!» – твердо проговорил, как приказал, председатель. Потом пришел вызванный Масленников, принес свой парадный китель с орденом Трудового Красного Знамени. Васю заставили примерить китель. Оказался великоват, но когда китель не застегнули, а замотали вокруг Васи, а поверх еще и ремнем прижали – вышло вроде ничего. «Лицо больно детское!» – с сожалением замотал головой Масленников. Председатель, кивнув, согласился. Порешили, что два дня перед демонстрацией Вася Чижов поживет у Масленникова. Как только они пришли домой к орденоносцу, на стол была выставлена бутылка водки, и стал Масленников Васю «омужичивать». День Вася пил, даже тогда, когда один остался, а Масленников на поле пошел. Как сказал Масленников, так мальчишка и делал – после каждого «ку-ку» настенных часов – стаканчик водки. Вернувшись с сева, Масленников первым делом рассмотрел при свете лампы лицо Васи и остался доволен. «Во, это дело, хорошо опух!!! – говорил он. – Ну все, завтра маленько отойдешь, а послезавтра на тракторе на демонстрацию в город поедешь!»

На следующее утро голова у Васи просто раскалывалась, но он стойко ждал, когда боль утихомирится, и дождался-таки к шести часам вечера. Масленников вернулся к десяти и еще раз внимательно осмотрел лицо мальчишки. «Отлично! Вылитый орденоносец! – заулыбался он. – Просто чудно, как быстро водка людей взрослит!»

Третий день начался с восходом солнца. Растолкал Масленников Васю и тут же сказал одеваться. Помог одеть и оправить китель с орденом, посоветовал в разговоры ни с кем не вступать, а на все отвечать жизнеутверждающей белозубой улыбкой. Потом пошли они вместе на МТС. Там стояли, видно, с вечера подкрашенные два трактора – будто только с завода или с ВДНХ. В одном уже сидел тракторист. «Ну все, Василий-брат, – вздохнув, напутствовал Масленников. – Садись за баранку и вон за этим езжай. Куда он едет – туда и ты поворачивай. Понял?» Василий решительно кивнул. «А там праздникам – амба, и нормальной работой займемся! Буду твоим наставником!» – сказал Масленников и, открыв дверцу кабины, подсадил мальчишку. Первый трактор зарычал и, выпустив грязный дым из трубы, что возвышалась перед кабиной на двигательной части, поехал, раскачиваясь по грязной ухабистой дороге, как пьяный мужик. Вася потянул рычаг на себя, и его трактор тоже дернулся с места, как конь, у которого отпустили повода. А позади остался стоять с поднятой рукой будущий наставник Васи Чижова – известный на всю область и даже, наверно, страну, – орденоносец Масленников. Когда трактора въехали в город, аккуратно одетые пожарники смыли водой из шлангов всю приставшую по дороге к машинам грязь, и милиционер в белой фуражке дал добро на проезд по центральной улице. Став частью праздничной колонны, состоящей из тысяч людей и десятков разных машин, на кузовах которых были укреплены разные диаграммы и транспаранты, два трактора двигались очень медленно. Вася постоянно утирал со лба пот, выступивший от волнения, так как все время боялся, что трактор, как малообъезженный жеребец, возьмет вдруг и выйдет из повиновения, и тогда он наскочит на впереди идущий трактор или, что еще хуже, зацепит этих счастливых праздничных трудящихся. И тут он увидел с левой стороны высокие трибуны, обитые кумачовой тканью, а на них каких-то людей, кажущихся с расстояния одинаковыми и отличавшимися вроде только наличием или отсутствием усов. Долетал и усиленный прицепленными к фонарным столбам громкоговорителями голос, который вдруг объявил, что за рулем второго трактора сидит знатный механизатор, лауреат Сталинской премии, орденоносец Масленников, который, несмотря на тяжелейшие условия, раньше положенного срока закончил сев. И тут руки у Василия задрожали. До него отчетливо донеслись щелчки затворов фотоаппаратов, нацеленных на него, он ловил на себе приветливые взгляды идущих слева и справа от машины демонстрантов. С большим усилием он удержал руль и удержал себя от внезапно появившегося желания остановить машину, выйти и объяснить, что он здесь по просьбе, а орденоносец Масленников даже в этот праздничный день трудится на полях колхоза, потому что сев еще не окончен, и если сейчас не работать допоздна, то и не закончат они его не то что вовремя, а даже до лета, потому как нет смысла сеять летом – ведь не пробьются колоски сквозь снег, а раньше, чем выпадет снег,

они не поднимутся… Но удержал он себя от этого, только на приветливые взгляды и машущие ему руки отвечал не жизнеутверждающей белозубой улыбкой, а смущенным взглядом красных от первой в своей жизни пьянки глаз. Доехав до конца центральной улицы, оба трактора свернули на окраинную грунтовую дорогу, такую же размокшую, как и дорога от их села до города, и поехали по ней вдоль поблескивавших лужами полей. Вернулись в колхоз часам к трем. Оставили грязные трактора во дворе МТС. Василий сразу побежал к председателю и, пока бежал, не мог понять, почему на него так странно оглядываются идущие с фермы доярки. Вбежав в кабинет, он никого там не увидел и, присев в уголке, решил подождать. Вечером проснулся от прикосновения к руке. Открыл глаза – перед ним стоял, улыбаясь во весь рот, председатель. «Ну, спас ты нас! – говорил он. – Ей-богу, спас! Орден можешь уже снять, а то, чего доброго, разнесут по округе слух, что в нашем колхозе уже два орденоносца. А за все полезное, что сделал, – выписал я тебе три трудодня. Получишь на складе… – Василий Чижов, слушая, сонно кивал. – Китель отнеси Масленникову и завтра же выходи на поле, ну тебе об этом твой наставник скажет! Ну все, иди!» – и председатель наклонился к Чижову и, уколов его жесткими усами, поцеловал, отчего до следующего утра мальчишку преследовал запах табака…

Шофер закашлялся и оторвал голову от руля. Сонным взглядом посмотрел на «светлячок», потом перевел взгляд на Горыча. Горыч лениво потянулся.

– Ну и накурено… – покачал головой шофер. – Чуть не задохся.

– Где накурено?! – удивился Горыч.

Шофер сосредоточился, на пробу вдохнул несколько раз носом воздух.

– Да, странно, – сказал он. – А ведь только что чудом не задохся во сне.

– Так, наверно, во сне и пахло табаком, – предположил Горыч.

– Верно, – после короткой паузы согласился шофер. – Сон хороший был, только не весь.

Горыч повернулся к шоферу лицом, опершись плечом о спинку сидения.

– Не весь хороший?! – переспросил он.

– Нет, не весь правдивый…

– Ну ты даешь! Сон, да еще и правдивый захотел! – Горыч улыбнулся.

– Да ты понимаешь, – говорил, словно оправдываясь, шофер. – Там почти все было как на самом деле, когда я только на шофера выучился… но только все хорошее. Понимаешь? Я один раз в жизни чужой орден надевал. Ну, там эта история закончилась печально. Председателя колхоза и партсекретаря арестовали… и еще несколько человек; а меня – нет, потому что я всю правду рассказал, как все было. Но, понимаешь, во сне ничего этого не было!

– Ну если б не проснулся, может, и увидел бы продолжение, – без особого интереса к разговору сказал Горыч.

– Да. Зря проснулся, – кивнул шофер. – Интересно было б все увидеть. Я ведь и лица их всех уже забыл, а тут во сне узнал их сразу и вспомнил.

– Ну вот, – снова потянулся Горыч. – А говорят, что во сне мы видим то, чего нам в жизни не хватает!

И длилась ночь, лишенная светил и времени. Катилась машина по невидимой в темноте, наклоненной плоскости земли. Катилась не спеша, повинуясь неясному закону сопротивления мрака свету, движущемуся в нем. Обитатели кабины чередовали долгие разговоры о прошлом с настолько же долгими молчаниями о нынешнем, как бы пытаясь хотя бы так разделять застывшее время на определенные промежутки. Странное существование в темноте не только нарушало собою какие-то ранее непреклонные научные законы – катилась машина, у которой уже невесть когда закончилось горючее, и так же спокойно загорался прожектор, неизвестно откуда напитываясь электричеством; нарушились и обычные, более вечные законы природы: и Горыч, и шофер давно ничего не ели, но чувства голода не возникало. Тревожила их иногда жажда, но и о ней они забывали, вспоминая солнечный свет. Хотя воспоминания о солнечном свете также не бывали долгими: от этих воспоминаний нестерпимо болели глаза, и тогда приходило время разговоров о прошлом, и удивительно, что прошлого было так много, что не будь этой темноты и не прервись день вчерашний – этого прошлого хватило бы и на будущее, хватило и осталось бы оно даже для следующего поколения. Но поколения не рождаются в темноте. Для них нужен свет.

12

Легкие кучерявые облака летели на запад. Летели необычайно быстро. Харитонов провожал их завистливым взглядом. Им помогал ветер, а здесь, внизу, под деревьями, воздух стоял недвижимо, все живое передвигалось лишь собственными усилиями, отчего у человека, тянувшего шнур, возникало чувство несправедливости. Но не было у Харитонова обиды на природу. Чем могла, она кормила его. Как могла, помогала в пути или, по крайней мере, не мешала, не создавала лишних препятствий. Уже не думал Харитонов о том, что кто-то, получив из его рук конец бикфордова шнура, пойдет по нему к берегу Японского моря, но все равно надо было идти дальше и надо было тянуть шнур вперед, в неведомое будущее. Ведь только этот шнур мог как-то объяснить, кто такой Харитонов, откуда он и почему в пути. И не важно, поверят ли ему. Важно, что цель его странствия реальна и понятна.

Идя следом за облаками, Харитонов вышел к небольшой сгоревшей деревеньке, прятавшейся в таежной глуши. Несколько больших пепелищ, тут же колодец, бочка с водой. Харитонов подошел к колодцу, заглянул в него и увидел глубоко внизу отражение неба. Сбросил с плеча вещмешок и присел на сруб. Обидно стало ему, что первое встреченное им на пути человеческое жилье было сгоревшим, и не у кого спросить, как быть дальше, куда идти. И не узнать, что случилось с этой деревенькой и ее жителями.

Механическое шипение отвлекло Харитонова от его мыслей. Он оглянулся, пытаясь определить, откуда донеслось это шипение, и неожиданно услышал такой же механический голос:

«…Уже не первый год народ-победитель празднует великую победу над фашистской Германией. Руины, оставленные оккупантами, вновь превращены в заводы, фабрики, элеваторы, колхозы и совхозы. После длительной остановки мы вновь двинулись вперед к намеченной партией цели. И хоть движемся мы пока медленно, но уже и в этом поступательном движении выделились ударники, которых сегодня награждали высшими наградами в сердце нашей Родины – Кремле…»

Харитонов, затаив дыхание, слушал этот далекий голос, сообщивший ему, что война уже кончилась, притом не вчера, а несколько лет назад. Вокруг, значит, работают заводы, колхозы, элеваторы, идет мирная жизнь, а он в глухом таежном уголке только мечтает о ней.

Харитонов встал и, отбрасывая носками давно нечищенных сапог обгоревшие головешки, принялся искать источник голоса. Нашел быстро, взял радио в руки, покрутил так и этак, прислушиваясь. Пару раз оно зашипело, а потом неожиданно включился концерт легкой музыки. Харитонов аккуратно положил источник музыки на обгоревшую доску и вернулся к колодцу. Музыка звучала негромко, и вдруг какой-то вой, донесшийся с неба, стал ее заглушать. Харитонов задрал голову вверх, но увидел лишь кроны, колыхавшиеся под ветром.