Билет на ковер-вертолет

Донцова Дарья

— Сколько же вам лет? — вновь проявила бесцеремонность Майя.

— Сорок, — ответила «старушка», — Валерий Павлович меня старше.

Майя Леонидовна вдохнула воздух и забыла его выдохнуть. Блюм всего лишь сорок? Да быть такого не может! У нее же совершенно седые волосы, стянутые на затылке в дурацкий пучок, бесформенная фигура, дряблая, морщинистая кожа… И потом, Теодора никогда не улыбается!

Очевидно, ошарашенный вид директрисы выдал ее мысли. Блюм опустила глаза в пол.

— Я всегда выглядела старше своих лет, — прошептала она. — У нас такая генетика. У женщин в нашей семье какой-то сбой в

организме после родов случается. Бабушка моментально сдала, мама превратилась по виду в пенсионерку, родив меня, и я начала стремительно изменяться после появления на свет Павлика. Принесла сына домой и сообразила: за неделю старюсь на месяц.

— У вас есть сын?!

— Да, Павлик, — кивнула Теодора. — Но он сам по себе, ко мне душевно не расположен. Сложный мальчик, вернее, юноша — Павлуше за двадцать, я очень рано родила. Думала, вот оно, счастье: муж, сын. Ан нет, не дал господь радости: Валерию Павловичу я не нужна, а Павлик из дома убежал.

Майя вздрогнула.

— Ваш сын удрал?

— Да.

— Почему?

Блюм пожала плечами:

— Павлик свободолюбивая личность, его, как и отца, нельзя заставить ходить по струнке, и, к сожалению, ему достались моя романтичность и влюбчивость. Сын не посвящал меня в свои дела, не распахивал душу, но у меня есть глаза…

Теодора Вольфовна на секунду замолчала, потом вдруг заплакала.

— Не расстраивайтесь, — бросилась утешать бедную тетку Майя Леонидовна, — кое-кто из людей переживает подростковые комплексы и в двадцать лет. Вернется ваш Павлик. Вот увидите, все будет хорошо.

Теодора Вольфовна вытерла глаза и неожиданно призналась:

— Всю ночь не спала, а потом вдруг прикорнула и на весь день выпала. Уж извините, не пришла, бросила каталог.

— Не беда, — бодро воскликнула Майя, — карточки есть не просят, полежат. И потом, вы же не штатная единица, приходите, когда можете, трудитесь на общественных началах.

Блюм кивнула, но ничего не сказала, в комнате на некоторое мгновение повисла тишина. Затем Теодора шепнула:

— Мне страшно.

— Хотите, заберу вас к себе? — предложила Майя.

— Боюсь за сына.

— Он вернется.

— Нет, никогда. Ушел, прихватив очень ценную вещь… кошек… вам не понять… Валерий Павлович крайне зол, он поклялся Павлика из-под земли достать и убить…

Майя Леонидовна попыталась улыбнуться. Она собиралась сказать: «Мало ли какую глупость способен в запале прокричать отец», но тут Блюм почти неслышно договорила:

— И девочку тоже.

— Какую? — удивилась директриса.

Теодора вздрогнула.

— Марину Константинову, дочь нашего читателя Федора Сергеевича. Думаю, они давно запланировали побег, ждали, пока нечто дорогое получат… Лучше давайте прекратим разговор, более ничего не скажу, хоть режьте. Впрочем, я сейчас в таком состоянии, что несу чушь! Сама не пойму, с чего мне в голову мысль о Марине втемяшилась!

Глава 20

Майя Леонидовна глянула на меня.

— Вот такая история.

— И как она завершилась? — живо спросила я.

— Никак.

— То есть?

Директриса осторожно поправила вазочку с конфетами.

— Теодора Вольфовна на следующий день пришла в библиотеку и села переписывать каталог. Более она никогда не беседовала

со мной на личные темы. Мы обсуждали последние новинки, болтали о книгах, спектаклях, сплетничали о посетителях, обговаривали внутренние проблемы. Много чего случалось. Представляете, взяли на работу очень милую девушку Наташу, дочь генерала, ребенка из хорошей семьи, а она покончила с собой. Шок был для всего коллектива, Блюм тоже переживала, но о ее семье мы не беседовали, табу.

— Дети нашлись?

— Марина и Павел? Нет, — помотала головой Майя Леонидовна, — словно в воду канули. Понимаете…

— Что? — насторожилась я.

Директриса замялась, потом решительно махнула рукой.

— Об исчезновении Павла никто не заявлял. Очевидно, Валерий Павлович решил не предавать дело огласке, Теодора Вольфовна молчала по приказу мужа, и милиция так и не узнала, с кем удрала Марина. Федор Сергеевич Константинов умер в больнице, Розалия впала в сумасшествие, старшую дочь она прокляла на похоронах супруга. Совершенно отвратительная сцена вышла, я ее забыть не могу. Представляете, не успели гроб опустить в могилу, как Розалия выпрямилась, воздела руки к небу и закричала: «Господи, накажи ее! Пусть мучается всю жизнь! Если кто Марину увидит, передайте девке: мать желает ей горе, беду и болезнь!» Присутствовавшие на церемонии люди растерялись и не сразу остановили вдову, а та пошла вразнос, отыскала глазами в толпе младшую дочь и прошипела: «Тебе тоже плохо придется». Девочка зарыдала… В общем, сплошное безобразие. Народ тогда осудил Розалию: горе горем, но такие слова произносить нельзя в любом случае. Впрочем, бог наказал Константинову — она потом оказалась в психиатрической лечебнице, так и умерла в сумасшедшем доме.

— А что случилось с младшей девочкой?

Майя Леонидовна потерла виски.

— Точно не скажу. Вроде ее взяли к себе дальние родственники. Да! Вспомнила! Ее забрала к себе тетка. Квартиру закрыли, а потом дом снесли, жильцов расселили. Надо же, никак не могу вспомнить имя ребенка.

— Вы назвали ее в начале нашего разговора Катей, — напомнила я.

— Может, и так. Да, вроде Екатерина, — с некоторой долей сомнения подтвердила директриса. — Повезло ей, не попала в приют, нашлись добрые люди, пригрели сироту.

— Насколько понимаю, сирота была с хорошим приданым.

— Что вы! У нее не было ничего.

— А коллекция отца?

Майя Леонидовна снова схватилась за виски.

— Из-за дурацкого собрания Розалия и попала в психушку. Ей же было нужно как-то жить после кончины мужа, а денег не было. Вот она и решила кой-чего продать, позвала коллекционеров… Эх… никаких раритетов там не оказалось, сплошные подделки, ничего ценного. — Майя Леонидовна глянула в окно, затем с горечью произнесла:

— И что только люди сами с собой творят! Вот зачем, спрашивается, Федор в собирательство ударился? Ведь, как потом выяснилось, ничего не понимал в старине, помойку домой нес, покупал ерунду за громадные деньги. Ясное дело, Розалия умом тронулась, когда до нее дошло: муженек идиотом был, зря ее мучил. Я ее накануне отправки в лечебницу встретила. До сих пор мороз по коже ползет, как вспомню. На дворе стояла зима, картинно красивая, снег летел крупными хлопьями, ни малейшего ветерка, полнейшая тишина, белое Рождество, редкая для Москвы погода…