Билет на Марс
Шрифт:
Гешка, словно подкинутый катапультой, перепрыгнул через гряду, потом перемахнул невысокую изгородь из жердей, размежевавшую усадьбы, и, не разбирая дороги, по грядам, вбежал в соседний двор.
Маленький курятник, сбитый из старых, просохших на солнце досок, был полон дыма. Распахнув дверь, Геша пытался вбежать в него, но, глотнув дыма, тотчас отскочил назад. Он торопливо, трясущимися руками застегнул воротник рубашки, натянул ее на голову и, согнувшись, бросился в курятник.
И сразу же из двери, одна за другой, полетели выбрасываемые Гешкой куры. Перевертываясь
В дощанике было дымно и ничего не видно.
Жмуря глаза, задыхаясь, Гешка вслепую шарил по курятнику. Он наталкивался на куриные седала, шершавые от помета, лукошки, выложенные сеном, — везде было пусто, Гешка уже хотел бежать вон, когда неожиданно где-то под ногами закудахтала наседка. Он нагнулся. Наседка была где-то рядом, но где?
В это время пламя, шаявшее в сухих куриных гнездах, взметнулось вверх и обожгло Гешке руки. Ему показалось, что кто-то стеганул по ним ременным кнутом. Гешка вскрикнул и, размахивая руками, выскочил из курятника.
По огороду с пустым ведром ошалело металась толстая Мартемьяниха. Юлий был тут же и бестолково сновал от горящего курятника до ворот и обратно. Страх подталкивал его к воротам, а долг возвращал назад.
Метрах в пяти от курятника находились хлев и дровяник. Если не сокрушить огонь, он неизбежно перекинется на них — это Гешка понял сразу. Превозмогая боль, он схватил валявшееся на земле коромысло и, цепляя крючком за трухлявые доски, принялся отдирать их одну за другой. Юлька стал оттаскивать доски от курятника.
Разломав сараюшку, растрепанные и чумазые, друзья покинули злополучный двор.
Мартемьяниха, размахивая пустым ведром, понося на чем свет стоит неудачливых космонавтов, выпроводила их за ворота.
Только теперь, сбив огонь, Гешка почувствовал, как болят его обожженные руки. Не заходя домой, он направился в фельдшерский пункт. Там тетя Зина, полная и веселая фельдшерица, увидев грязного, с пятнами куриного помета на одежде Гешку, сначала засмеялась, а потом сразу посерьезнела и засуетилась.
— Что же ты медлил, не шел? Видишь, какие волдыри на руке…
Гешка терпеливо выдержал обработку обожженных рук лекарством и перевязку. Но, выйдя на крыльцо медпункта, помрачнел. Нет, не ноющая боль в руках беспокоила его, а томил нелепый, никому не нужный запуск ракеты, угнетало ожидание неминуемой расплаты. Он признался Юльке:
— Боюсь я домой идти… Ох и попадет! Дураки мы с тобой!
— Дураки!.. Попадет! — охотно подтвердил Юлька и тоже заскучал.
Возмездие не заставило себя ждать. Юлька около часа кружил вокруг своего двора, а когда узнал у младшего брата Васьки, что отец еще не приходил с работы, тотчас же пробрался домой и залез на полати, подальше с глаз.
Юлька слышал, как пришел отец и долго возился во дворе. Он очень не любил, когда на дворе было мусорно. То мать нанесет с огорода морковной ботвы, то Васька притащит с улицы палок, каких-то железок. Юлька прислушивался к свистящему шороху метлы и шептал: «Хоть бы папа не узнал! Хоть бы до него не дошло!»
Но вот отец вошел в дом, и постукивание его тяжелых сапог, подбитых для носкости металлическими пластинками, казалось, ударяло по сердцу.
— А ну слазь! — приказал отец.
Юлий поспешно слез. Он знал, что отец, вспыльчивый и скорый на расправу, не любит, когда медлят или сопротивляются.
— Спалили со своим дружком курятник у Мартемьянихи? Спалили, говорю?
Юлька молча пожал плечами: что же поделаешь, спалили.
— Ославил меня на всю Уньчу, да еще и радуется!
— И не радуюсь я… наоборот!
— Я тебе дам «наоборот», паршивец!
И как-то очень быстро в руках отца оказался старый солдатский ремень с порезами — на нем он всегда правил бритву — и звучно зашлепал по спине, ниже спины… Юлька не заорал, как обычно, во все горло, даже не вскрикнул ни разу. С мрачным лицом, насупленными золотистыми бровями, с глазами, сухими и полными боли, залез он после наказания на полати. Шестилетний брат Васька забрался вслед за ним, прижался головой к Юлькиной груди, успокаивал:
— Больно? Мне тоже вчера попало. А ты не реви…
Нет, Юлька не плакал.
Гешу мать встретила за воротами. По ее осунувшемуся лицу, строгим и печальным глазам Гешка понял, что она все знает. Увидев Гешкины забинтованные руки, мама совсем неожиданно заплакала и, вытирая глаза веревочной авоськой, которую держала в руках, потянула сына домой:
— Как же это, Гена? А? Очень больно тебе?
Она положила Гешкины руки на свои ладони, точно взвешивая, которая из них тяжелее. Гешка хотел показать себя настоящим мужчиной. Еще дорогой он решил отвечать бодро, весело и не признаваться, что ему невмоготу. Но не выдержал и чистосердечно признался:
— Больно, мама!
— И зачем это вы сделали? А? Зачем? — спрашивала она своим тихим, скорбным голосом. — Сожгли курятник… Могли бы и дом ненароком спалить. Не дай бог, и сами бы пострадали. Не игрушка это… Ну делайте вы модели, а зачем порохом-то их начинять? Как я переволновалась! А можно ли мне, при моем-то здоровье!..
Мать рассказывала про свою болезнь, стыдила Гешку. Лучше бы отругала легче бы было. Глубоко вздохнув, она встала и, шаркая по полу старенькими туфлями, подошла к комоду, вынула из шкатулки деньги, завернутые в носовой платок.
— Требует Мартемьяниха возместить убытки… Триста рублей запросила. Придется отдать. А не отдашь — она законно в суд подаст. А я-то эти деньги на зимнее пальто себе копила. Вот и осталась опять на зиму в старой шубейке!
Отсчитав добрую половину денег, завернув их в клочок газеты, мама торопливо вышла из дому.
С великим трудом она скопила эти деньги, а теперь по его, Гешкиной, дурости будет мерзнуть на лютых уральских морозах. Гешке стало так жаль мать, так стыдно за себя, что он не выдержал, бросился на кровать и, уткнувшись лицом в подушку, заплакал. Да, Гешка, коновод уньчанских ребят, космонавт Гешка, у которого мускулы схожи по твердости со стальными шариками, плакал обильными мальчишескими слезами и шептал: