Билет на непридуманную пьесу
Шрифт:
Глава седьмая
Ярко освещённая сцена выглядела необычно. Всё было не так, как привыкла Ксения, из-за этого она чувствовала себя неуютно. Модный режиссёр в трактовке "Евгения Онегина" отрицал и Пушкина, и Чайковского. Не было огромных белых кулис с автографами поэта, которые издалека напоминали русские берёзки, не было классической беседки, где няня вспоминала свою молодость, не было чистеньких крестьян, весело поющих песни.
Вместо этого на одном конце сцены стоял барский дом с наглухо закрытой дверью, а на другом агрессивная толпа взбунтовавшихся мужиков и баб наряжала в огородное пугало Ксению, которая абсолютно искренне изображала испуганную Татьяну Ларину.
Такова и была задумка модного режиссёра Плюшева Алексея Васильевича. Он хотел угодить дирекции театра, славившегося скандальными постановками ещё в советские времена. Но вместо того чтобы искать более глубокий смысл, Плюшев в каждой сцене просто усиливал нелепость и добивался только одного – эпатажа.
– Активнее, активнее дёргайте дверь! А вы держите, не пускайте их и пойте свою арию! – кричал Плюшев – молодой, уверенный в себе человек с растрёпанной причёской белокурых волос.
Мать и кормилица испуганно пели свои партии в доме, закрыв поплотнее дверь, из-за чего голоса их были еле слышны. И неудивительно, что они спрятались – подвыпившие крестьяне поистине со зверскими лицами ломились в барскую усадьбу.
– А вы, девушка, да-да, высокая, – будете заводилой… Берите подружек и водите хоровод…
Юлька собралась взять за руки подруг, но Плюшев усложнил задание:
– Учтите, вы до этого месяц пили водку, а теперь надо развлекать барыню… Сделайте соответствующее выражение лица… Как какое? У вас болит голова, похмелье. Не знаете?
– Я не страдала похмельем, поэтому не знаю, – отрезала Юлька под хохот мужчин, – может, вы покажете, как это изобразить?
Режиссёр ловко запрыгнул на сцену, скорчил страдальческую гримасу и пошёл в воображаемом хороводе.
– Так понятно?
– Понятно, только не очень хочется выглядеть пугалом, – проворчала Юля.
– Ничего, потерпите, сегодня роль настоящего пугала исполняет Татьяна, – с этими словами Плюшев подмигнул покрасневшей Ксении.
Роль, которую получила Ксения, ничего, кроме раздражения, не вызывала. Она ощущала себя бесправной рабой сцены, которая не могла ничего изменить.
Вчерашний урок у Юрия Павловича оставил в её душе глубокий след. Но как можно было изображать наивную чистую девушку, если тебя одели в костюм огородного пугала? И всё-таки Ксюша постаралась. Она отрешилась от внешнего мира и попыталась подумать о словах Татьяны:
Как я люблю под звуки песен этих
Мечтами уноситься иногда куда-то,
Куда-то далеко…
"Никогда эти слова не были актуальны так, как сегодня", – подумала она и чуть не рассмеялась.
Еще смешнее получилось, когда Ольга воскликнула, глядя на Ксению:
Мамаша, посмотрите-ка на Таню!
Пока Ларина вглядывалась в дочь и отмечала:
А что? И впрямь, мой друг,
Бледна ты очень…
Ксения набрала побольше воздуха, чтобы спеть, не давясь от смеха:
Я всегда такая, не тревожьтесь, мама!
В этот момент за кулисами послышался откровенный хохот хористов, во все глаза следивших за Ксенией в нелепом наряде. Дирижёр гневно застучал палочкой и остановил оркестр. Плюшев недоумённо вертел головой, не видя ничего смешного в своей модерновой постановке.
Сцену письма именитый режиссёр перенёс из спальни на берег реки, но Ксении было уже всё равно, главное – можно было спеть так, как учил её вчера Юрий Павлович. Она должна была изобразить смятение, и это ей было близко, так как в душе Ксюши тоже всё перепуталось: и желание сделать карьеру, и чувство одиночества, и тоска по большой любви. Она пела, ощущая настоятельную потребность поделиться своими переживаниями со зрителями:
Пускай погибну я, но прежде
я в ослепительной надежде
блаженство темное зову,
я негу жизни узнаю!..
…Кончаю, страшно перечесть
Стыдом и страхом замираю,
Но мне порукой ваша честь.
И смело ей себя вверяю!
После исполненной Ксенией последней ноты почему-то наступила тишина. Плюшев сидел, задумчиво подперев голову рукой, а все остальные ждали приговора.
"Что-то не так… Я что-то спела не так, "– застучало в голове у Ксюши.
– Превосходно! – наконец крикнул режиссёр, – оставим, как есть. Удачное решение встать в конце сцены на колени, Ксения Александровна.
У Ксении отлегло от сердца.
После первой части репетиции все потянулись в буфет. Ксюша не проголодалась, но хотела увидеться с Олегом. Пока она переодевалась, все уже ушли. Ксения задумалась о своей роли и не заметила, как свернула в незнакомый коридор, где свет был очень тусклый. Она поняла, что заблудилась и уже решила вернуться, как открылась дверь, и в коридор вышел Стасов. Здесь, оказывается, была его гримёрная.
– Ксения, вы ко мне? – удивлённо спросил он.
– О нет, Дмитрий Алексеевич, я, похоже, заблудилась.
Краска залила ей щёки, и она радовалась тому, что здесь было мало света.
– Вы в буфет? Пойдёмте вместе, я покажу вам другую дорогу.
Они пошли по лабиринтам коридоров, и Ксении показалось, что Стасов выбрал самый длинный путь.
– Вы превосходно спели сцену письма, я просто потрясён, – доброжелательно начал Дмитрий. – Вы занимались с вокалистом?
– Да, спасибо, я рада, что это заметно. Юрий Павлович очень хороший педагог.
– Такой старенький, с бородкой?
– Да, вы его знаете?
– Знаю… Ксения, прошу вас: давайте перейдём на "ты". Зачем нам такие формальности? Неужели мы не можем быть друзьями?
Стасов остановился перед большим освещённым холлом, словно не желая выходить на свет. Лицо его осталось в тени, и его чёрных глаз было почти не видно.
– Мы уже с вами обсуждали этот вопрос, – тихо ответила Ксения, – вы можете называть меня, как вам удобно, а я пока не могу, извините.
– Меня радует слово "пока"… Надеюсь, со временем мы всё-таки станем друзьями.