Билет в ад
Шрифт:
Шарли и Джорди быстро переглянулись.
— Что-то… или кто-то, — добавила хозяйка.
47
Гребаный снег! Гребаный холод! Гребаная провинция!
Жозеф Кольбер — который на самом деле звался иначе, но за много лет так привык к этому имени, что почти забыл настоящее, — изрыгал проклятия на весь свет, бредя по снегу и поминутно проваливаясь в него чуть ли не по колено. От холода его не спасала даже зимняя куртка, украденная среди прочего в доме, который они с сообщником покинули примерно четверть часа назад.
Такис, идущий следом за ним, за все это время не проронил ни слова: и без того молчаливый по натуре,
— Ты что, перегрелся? — раздраженно спросил Кольбер.
Вместо ответа Такис лишь закрыл рот шарфом, чтобы заглушить хриплые звуки. Кольбер был к нему несправедлив и, вероятно, сам это сознавал. В конце концов, именно благодаря Такису они вдвоем смогли освободиться: гигант разорвал веревки, когда старик сторож пришел в себя и поспешно убрался восвояси. Но Такис ничего не сказал: он испытывал к своему сообщнику величайшее почтение, которое заставляло его чувствовать себя в присутствии Кольбера неразумным ребенком. И как большинство детей, он покорно и без возражений переносил любую несправедливость с его стороны.
Кольбер, идущий впереди, продолжал бормотать: «Гребаный снег!.. гребаный лес!..» Оказаться зимой в лесу без машины, да еще с кровоточащей, наспех перевязанной ногой, которую эта сучка чуть не проткнула насквозь гребаной железкой!.. В доме остались следы крови, так что сделать анализ ДНК — как два пальца обоссать… Еще одна проблема, как будто мало других… Ни пушки, ни мобилы… Обе машины — ту, на которой они с Такисом приехали, и старую развалину «клио» — этот гребаный засранец Фонте вывел из строя, позаботившись даже о том, чтобы разбить коробки передач…
Да, кажется, они в полной жопе. Сторож — или кто он там, этот старый хрен?.. — наверняка уже вызвал полицию. Еще немного — и она будет здесь.
Партия проиграна.
По его вине.
Нет, все-таки нет. По вине Шарли.
Он помнил во всех подробностях свою первую встречу с ней. Хотя это была не то чтобы встреча… скорее случайно подсмотренная сцена. Шарли, во всем очаровании своих пятнадцати лет, прогуливалась вместе со сверстниками по дорожкам загородной усадьбы в окрестностях Дижона, освещенным летним солнцем, а Кольбер с ненавистью наблюдал за этой «серебряной молодежью», будущей провинциальной элитой, к которой он никогда не сможет принадлежать — он, сын рабочего и горничной семьи Эргонсо.
В тот день он приехал повидаться с матерью. И в тот же день перед ним предстала Шарли — в объятиях Жана Кристофа Эргонсо, сына и наследника хозяина усадьбы. Они занимались любовью на берегу небольшого ручейка. Он подсматривал за ними из-за деревьев. С лихорадочно колотящимся сердцем наблюдая за двумя обнаженными телами, Кольбер пережил открытие, которое изменило всю его жизнь: открытие своей истинной натуры.
Конечно, он и раньше понимал, что не такой, как все. Жестокие, мрачные и «влажные» сны после фильмов ужасов; волнующее, почти сексуальное наслаждение, которое вызывали у него сцены пыток, вплоть до такой степени, что он пытался вызывать его снова и снова, мучая кроликов, но вскоре бросил это занятие, поскольку приходилось затрачивать слишком много сил для мимолетного финального удовольствия.
Но Шарли… Шарли, чье обнаженное тело, позолоченное загаром того жаркого и сухого лета, какие порой случаются в Бургундии, содрогалось в объятиях этого мерзавца, этого
Его собственный оргазм на сей раз был таким сильным, что, придя в себя, он несколько мгновений не мог пошевелиться от ужаса, а потом со всех ног бросился бежать, словно пытаясь спастись от самого себя. Он еще успел услышать ее испуганный возглас: «Кто-то на нас смотрит!», когда, не разбирая дороги, мчался сквозь заросли, оглушенный, потрясенный, охваченный стыдом…
В то лето он больше не видел Шарли. И в последующие тоже. Он лишь сохранил в памяти ее лицо, увиденное из-за дерева, — лицо с полузакрытыми глазами и влажным ртом… И запомнил этот крик, прозвучавший в его голове: «Убей ее!»
Этот образ… этот крик… И Кольбер окончательно свернул на дурной путь.
Выйдя из «воспитательного центра» — так стыдливо именовали заведение, больше напоминавшее тюрьму для подростков, — где он провел два года за разные мелкие преступления, Кольбер обратил на себя внимание общества астрософии. Он никогда не верил в силу их методик, да и во все эти «Астры», «жизненные пути», «новое человечество» и прочую хренотень. Но адепты астрософии приютили его в своем центре и самоуверенно пообещали «наставить на путь истинный». Он решил, что притворится и убедит их в собственном перевоспитании. Не такая уж это высокая плата за комфортную жизнь… Но постепенно он начал с удивлением замечать, что под воздействием воспитательных астрософических методик его личность — точнее, его социальная личина — развивается, взрослеет, становится утонченнее… После нескольких месяцев терапии навязчивые кошмары — обнаженные бедра, бледная кровоточащая плоть — отступили, дали ему передышку, благодаря которой он смог направить всю энергию на то, чтобы стать Жозефом Кольбером, полностью воплотить этого персонажа в реальность. Он понял, что с помощью астрософии обрел опору, жизненную позицию, индивидуальность. Что реальная жизнь борется за него со страшной потусторонней реальностью его кровавых кошмаров…
Тогда же его приняли на работу санитаром в клинику. Никто из персонала ничуть не удивился и не усомнился в том, что он справится.
А потом — снова Шарли…
Светлые волнистые волосы… горделивая посадка головы… тонкие запястья и лодыжки… огромные трагические глаза, обведенные темными кругами…
Да, Шарли попала в тот же лечебный центр при обществе астрософии. Несмотря на то что в первый раз, шесть лет назад, он видел ее совсем недолго и не слишком отчетливо, он с первого взгляда ее узнал.
Кольбер понял, что от судьбы не уйдешь. Шарли была частью его судьбы. Ее имя было начертано на его жизненном пути. Кровавыми буквами… Почему? Тогда он этого еще не знал. Может быть, потому, что вся сила его желания выкристаллизовалась в категорическом приказе: «Убей ее!» Шарли, сама того не зная, открыла для него его истинную натуру.
Кошмары вернулись. Еще более жестокие, более угнетающие… Обладать Шарли! Убить ее!
Но Кольбер изменился. Точнее, в каком-то смысле родился заново. Он понимал, что даже один неверный шаг приведет его прямиком в преисподнюю. И он боролся с собой… боролся все то время, что Шарли была здесь, одурманенная таблетками, ничего не соображающая, полностью доступная… Но он устоял. Просто потому, что переход от фантазий к действию обошелся бы ему слишком дорого. А может быть, потому, что он всегда смущался в присутствии Шарли, словно настоящий влюбленный, который не осмеливается даже приблизиться к предмету своей страсти.