Биография Бога: Все, что человечество успело узнать
Шрифт:
«Приписывающий позитивные атрибуты Богу… отвергает веру в существование Божества, сам того не замечая».
Однако не стоит мазать все черной краской. В то время как одни христиане убивали мусульман на Ближнем Востоке, другие ездили в Испанию учиться у мусульманских ученых в Кордове и Толедо. Там они открывали для себя Аристотеля и других греческих ученых и философов, чьи труды были надолго забыты в Европе после падения Рима. Они также знакомились с деятельностью иудейских и мусульманских «файласуфов». С помощью местных иудеев европейские ученые переводили эти трактаты с арабского языка на латынь, и к началу XIII века в Европе было известно уже большое количество греческих и арабских научных и философских работ. Этот приток нового знания повлек за собой интеллектуальное возрождение. В частности, знакомство с Аристотелем показало теологам, как приводить свои воззрения в целостную систему.
Как видим, в каждую эпоху религиозная жизнь неоднозначна, многообразна и противоречива. Противоположности могут сочетаться даже в одном человеке. Взять хотя бы такую замечательную личность, как Франциск Ассизский (1181—1226). Он
Крестовые походы – это настоящая катастрофа, одно из самых постыдных явлений в истории западного христианства.
Как я уже говорила, я не претендую на полноту в освещении религиозных событий, а останавливаюсь лишь на характерных моментах, в частности на апофатике, поскольку считаю ее уроки очень важными для нас. Разумеется, апофатика – отнюдь не единственная сторона средневекового благочестия, но и не второстепенная: в этом ключе мыслили некоторые выдающиеся богословы и духовные учителя. В Восточной церкви она была выпестована такими столпами православия, как Афанасий Великий, отцы-каппадокийцы и Максим Исповедник. На Западе в нее внесли вклад не только Августин и Ансельм, но и Фома Аквинский (1225—1274). Фома сделал больше для усвоения христианской теологией аристотелевского рационализма, чем кто-либо. С детства предназначенный к монашеской жизни, в возрасте четырнадцати лет он ощутил влечение к доминиканцам, с которыми познакомился в Неапольском университете, – единственной школе в христианском мире того времени, которая учила аристотелевской логике и философии. Подобно францисканцам, доминиканцы были достаточно известны. Они не уединялись в монастырях, а жили в евангельской нищете в мире, служа людям. После непростых разборок с семьей, Фома вступил в орден Доминика. В Париже он слушал лекции Альберта Великого (1200—1280), который как раз заканчивал большой комментарий к Аристотелю, и в 32 года занял его преподавательское место. Подобно «файласуфам», Фома был открыт переменам и новым идеям. Во времена крестовых походов он спокойно цитировал арабских и иудейских философов, а его обширные труды соединили новую науку с традиционной верой (хотя на Аристотеля еще косились с подозрением). [479]
Говоря о Боге, мы говорим о том, что невозможно выразить словами. Вскрывая неизбежную ограниченность слов и понятий, теология должна приводить говорящего и его аудиторию к благоговейному трепету.
Нам читать Фому непросто. Он пишет узкоспециальным языком новой метафизики, и его стиль сух, сжат и лаконичен. Однако чувствуется уверенность. В последующие сто лет интеллектуальный климат изменится и богословы станут осторожнее относиться к интеллекту, но Фома делает уверенные и позитивные утверждения о Боге. По его мнению, Маймонид ошибался, когда считал уместным судить лишь о том, чем Бог не является. Для Фомы, как и для Дионисия Ареопагита, которого он глубоко уважал, в разговоре о Боге важны и утверждение, и отрицание. Как самостоятельное Существование ( ipsum Esse subsistens ), Бог есть источник всего, что существует. Поэтому все созданное по образу Божьему может поведать нечто о нем. Дозволительно также использовать новые методы логики, хотя и с одной важной оговоркой. Делая утверждение о Боге, богослов должен отдавать себе отчет в его неадекватности. Размышляя о Боге, мы размышляем о том, что лежит за пределами мыслей. Говоря о Боге, мы говорим о том, что невозможно выразить словами. Вскрывая неизбежную ограниченность слов и понятий, теология должна приводить говорящего и его аудиторию к благоговейному трепету. Когда разум применяют к вере, он должен показывать: то, что мы называем «Богом», недоступно человеческому уму. В противном случае суждения о божественном будут идолопоклонством.
Даже Откровение не может рассказать о Боге. Более того, его задача состояла в том, чтобы мы осознали непознаваемость Бога. С точки зрения Фомы, высшее знание человека – это понимание, что мы не знаем Бога.
Ибо лишь тогда мы истинно познаем Бога, когда веруем, что сам Он выше всего того, что может думать о Боге человек… когда человеку предлагается [принять на веру] некоторые [утверждения] о Боге, превосходящие разум, он утверждается во мнении, что Бог есть нечто высшее, нежели он может помыслить. [480]
Даже Христос не поддается нашему разуму. Даже он стал непознаваем. При своем вознесении он был сокрыт в облаке, которое приняло его, и взят в сферы, недоступные нашему интеллекту. Как сказал еще апостол Павел, Христос «превыше… всякого имени, именуемого». [481] Вознесение явило границы нашего знания. Когда Христос оставил мир, Слово вновь оказалось сокрыто от нас и отныне остается непознаваемым и неименуемым.
В усилиях Фомы можно видеть борьбу с попытками «одомашнить» божественную трансцендентность. В этом он – подлинный ученик Дионисия Ареопагита. Однако богословие Дионисия было основано на литургии, а апофатика Фомы укоренена в новом метафизическом рационализме. Его пространные, для современного читателя слишком мудреные, выкладки представляют собой своего рода ритуал, в котором ум пробирается через лабиринт мысли, доколе не приходит к последнему таинству, «мистерии».
Влияние Фомы на католическую мысль было колоссальным, но в Новое время его подняли на смех атеисты, а некоторые теологи не принимали его работ: им не по душе пять «доказательств» бытия Божьего, приведенных Фомой. Сам Фома, впрочем, предпочитал их называть не «доказательствами», а «путями» ( viae ). Они приведены в начале «Суммы теологии», его самого знаменитого богословского труда. «Сумма теологии» – это учебник, призванный «кратко и ясно» изложить для начинающих то, «чему Бог научил нас». [482] Начинается он с фундаментального вопроса: есть ли Бог? С точки зрения Фомы, это нуждается в демонстрации: хотя он считает знание о Боге врожденным, такое знание часто туманно и примитивно. Фома прямо дистанцировался от Ансельмова «онтологического доказательства»: утверждение, что «Бог есть», отнюдь не самоочевидно, «но требуется ему быть доказанным посредством того, что более известно для нас… а именно посредством действия». Еще Павел говорил: «Ибо невидимое Его, вечная сила Его и Божество, от создания мира через рассматривание творений видимы». [483] Значит, можно аргументировать от зримых вещей к сокрытым причинам, ведь еще Аристотель отмечал, что у каждого действия должна быть причина. «И, таким образом, из действий Бога может быть доказано то, что Бог – есть», хотя учение о сотворении мира «из ничего» и означает, что «мы можем Его познавать не в совершенстве, не согласно Его сущности». [484] Стало быть, еще до своих «доказательств» Фома объясняет студентам: Бог непознаваем, а потому мы не можем определить то, что пытаемся доказать.
Когда мы знаем, что нечто есть, остается спросить, каково оно есть, чтобы знать, что оно есть. Однако, поскольку о Боге мы не можем знать, что Он есть, но лишь то, что Он не есть, мы не можем рассмотреть, каков Бог, но лишь то, каким Он не является. Поэтому спросим сначала, каким Он не является. А во-вторых, как Он может быть известен нам, и в-третьих, как мы можем говорить о Нем. [485]
О самом Боге мы говорить не можем, но лишь о бренности его творений, созданных «из ничего».
Сделав апофатические оговорки, Фома кратко (пожалуй, несколько поверхностно) излагает свои пять «путей» рассуждения от творения к тому, что люди называют Богом. [486] Эти доказательства неоригинальны.
– Первое. (Основано на аристотелевском доказательстве Перводвигателя.) Мы видим, что все кругом меняется. У каждой перемены есть причина. Поскольку причинно-следственная цепочка должна где-то кончаться, существует Перводвигатель, который сам ничем не приводится в движение.
– Второе. (Схоже с первым.) Основано на природе каузальности: мы не видим, чтобы нечто вызывало само себя. Значит, должна существовать Первопричина, «которую все называют Богом».
– Третье. (Основано на выкладках Ибн Сины о Необходимом Сущем.) Необходимо «полагать необходимое само по себе, не имеющее причины необходимости вовне, но которое является причиной необходимости для других».
– Четвертое. (Нравственное доказательство, позаимствованное у Аристотеля.) Вещи в мире имеют разную степень блага, истинности и величия. Эта иерархия предполагает наличие высшего Совершенства, «что для всего сущего есть причина бытия и блага, и всякого совершенства».
– Пятое. (Основано на рассуждениях Аристотеля о «цели» всего.) Всякая сущность подчиняется естественным законам, направляясь к своей должной цели. Целесообразность этих законов не может быть случайной. «То же, что не имеет познания, стремится к цели, лишь будучи направленными чем-то познающим и мыслящим, как, например, стрела – лучником». Значит, есть «нечто мыслящее, которое направляет к цели все природные вещи». И «это мы называем Богом».Фома не пытался убедить скептиков, что Бог есть. Он лишь подыскивал разумный ответ на старинный вопрос: «Почему что-либо вообще существует?» Все пять «путей» так или иначе предполагают, что ничто не может произойти из ничего. [487] В заключение каждого доказательства Фома говорит: quod omnes dicunt Deum (или нечто похожее). Перводвигатель, Первопричина, Необходимое Сущее, Высшее Благо, Умный Блюститель – все «это мы называем Богом». Казалось бы, точки над «и» расставлены. Но Фома внезапно лишает нас твердой почвы под ногами.
Он сразу отмечает: хотя мы можем доказать «существование» того, что «называем Богом» (называем, хотя и не можем определить!), мы не знаем, что в этом контексте означает слово «существование». Мы можем говорить о Боге как Необходимом Сущем и прочем подобном, но понятия не имеем, что стоит за этими словами. [488] Это относится и к божественным атрибутам. Бог есть сама Простота. А значит, в отличие от всех известных нам существ, «Бог не состоит из частей». Скажем, человек – существо составное: у него есть тело и душа, плоть, кости и кожа, а также качества (например, добрый, толстый, высокий). Однако атрибуты Бога неотделимы от его сущности: он не «благ», – он есть благость. Согласно Фоме, мы просто не можем представить себе подобное «существование», поэтому не в состоянии знать «существование» Бога, как не можем и дать Богу определение. Бога невозможно классифицировать, определить в тот или иной разряд вещей, как мы поступаем с обычными существами (например, звезды, слоны, горы). Бог не есть одна из субстанций, не есть нечто такое, что может «существовать независимо» от индивидуальных случаев себя. Бог не относится к какому-либо разряду или виду. [489]
Все «доказательства» лишь показывают: в нашем опыте Ничто не объясняет нам, что такое «Бог». Благодаря Чему-то, что мы не можем определить, существует мироздание, но мы понятия не имеем, существование чего доказали. Мы доказали лишь наличие тайны. [490] С точки зрения Фомы, именно поэтому «пять путей» – вполне достойное богословие. Вопрос «почему что-либо существует?» – это хороший вопрос. Люди задают его, поскольку такова уж человеческая природа: устремлять свой ум к последним пределам. Однако ответ («это мы называем Богом») содержит в себе непостижимое. Фома разделял взгляды Августина на intellectus . В этих вопросах разум под конец «сбрасывает кожу», задает вопросы, на которые нет ответа, и устремляется за пределы себя самого. А за краем все меняется: слова уже не имеют смысла, и нам приходится умолкнуть.