Биография Бога: Все, что человечество успело узнать
Шрифт:
Глава 6 Вера и разум
Ансельм Кентерберийский – «Фальсафа» и ее представители – Иудейские философы – Духовность Каббалы – Крестовые походы – Фома Аквинский и 5 доказательств существования Бога – Непостижимость нетварной реальности – Бонавентура – Иоанн Дунс Скот – Спекулятивные научные теории о Боге – Появление разрыва между богословием и духовностью – Новая мистическая духовность.
К концу XI века западные богословы и философы увлеклись проектом, по их мнению, новаторским: систематически применять рассудочные способности к истинам веры. К этому моменту Европа как раз начала отходить от темных веков, начавшихся после падения Рима. Бенедиктинские монахи из аббатства Клюни (Бургундия) развернули образовательную кампанию для клириков и мирян, многие их которых не знали
Признаю, Господи, и за то благодарствую, что Ты сотворил во мне этот образ Твой, чтобы, Тебя помня, я думал о Тебе и любил Тебя. [455]
Это смысл существования каждой «разумной твари», поэтому люди должны не щадить усилий, помня, понимая и любя Высшее Благо. [456]
Однако помышлять о Боге и с охотой приступать к созерцанию исключительно сложно. Ансельм прекрасно знал о духовном оцепенении, когда молитва просто не идет. Во вступительных стихах «Прослогиона» – настоящая поэма! – он оплакивает свое чувство отчуждения от божественного. Образ Божий в нем столь замутнен всякими несовершенствами, что, как ни старайся, не исполнишь задачу, ради которой создан. Значит, надо стряхнуть духовную лень, подстегнуть ум с помощью интеллекта, разума, воображения и эмоции. По его мнению, разумные способности – одно из средств, которые дал нам Бог, чтобы мы пробуждали и взращивали свой дух.
Впрочем, иллюзий относительно человеческого разума Ансельм не испытывал. Он понимал, что неведомый Бог недоступен для разума. «Не силюсь, Господи, проникнуть в глубины Твои, непосильные для моего разумения», – молился он: [457]
но желаю хоть отчасти разуметь истину Твою, которой уже отдано сердце мое и которую любит оно ( quem credit et amat cor meum ). Не ищу разуметь, дабы уверовать ( intellegere ut credam ), но делаю выбор, дабы уразуметь ( credo ut intelligam ); и более того, я уверен, что, если не решусь, не уразумею. [458]
Ансельм использует глагол credere в его первоначальном смысле: это акт «сердца», средоточия человеческого существа, а не акт сугубо рациональный. Как и у Августина, он неотделим от любви. К сожалению, в переводах укоренилась передача credo ut intelligam как «верую, чтобы понимать». Однако это создает ложное впечатление, что прежде чем появятся доверие и верность, необходимо слепо принять набор непостижимых доктрин. Ансельм же проводит здесь другую мысль: без определенных практических действий религиозная истина останется непонятной. С некоторой долей погрешности можно даже так перевести: «Я действую, чтобы понимать». Ансельм пытался стряхнуть с себя летаргию во время молитвы и мобилизовать все свои способности. Он был уверен, что если «не решится» на это, то «не уразумеет». Чтобы возбудить интерес читателя, он предлагает ему вникнуть в доказательство бытия Божьего. (Впоследствии философы назвали это доказательство «онтологическим».)
Во второй главе «Прослогиона» он молит Бога: «Господи, дающий вере разумение, дай мне, сколько сам знаешь, чтобы я понял, что Ты есть, как мы веруем, и то есть, во что мы веруем». [459] Дионисий был бы не в восторге от этой молитвы: о Боге нельзя сказать, что он «есть» в сколько-нибудь понятном для людей смысле слова. Однако Ансельм пытался выразить сходные идеи на языке новомодной метафизической терминологии, понятной для читателя его времени. По его словам, Бог «есть нечто, совершеннее чего нельзя ничего себе представить ( aliquid quo nihil maius cogitari possit )». [460] Он предлагает читателям представить самое лучшее, на что они способны, – а затем говорит, что Бог еще более велик и совершенен. Бог больше всего, что может вообразить человеческий мозг. Как для платоника, для Ансельма было естественно думать, что сама природа ( онтос ) Бога содержит в себе необходимость бытия Божьего. Он говорит Богу: «Ты так подлинно существуешь, Господи Боже мой, что нельзя и представить себе, будто Тебя нет». [461] Поскольку мысль есть нечто, происходящее с мыслящим, идея в уме есть близкая встреча с Познаваемым; в интеллектуальном мире, где все еще господствовал платонизм, этот аргумент был полностью приемлемым. В существовании Бога Ансельм не сомневался, да и скептиков убеждать не собирался. Единственным «атеистом», которого он мог представить, был глупец, о котором говорят Псалмы («сказал безумец в сердце своем: «нет Бога»). [462] Ансельм считал идею Бога врожденной: она есть даже у атеиста, иначе он не смог бы ее отрицать. Хотя мы живем в очень несовершенном мире, у нас есть понятие об абсолютном совершенстве и полноте. Однако нечто, существующее лишь в уме, будет противоречием в терминах, поскольку существовать в действительности ( in re ) есть нечто более великое, чем существовать лишь в виде умственной концепции.
Если то, больше ( maius ) чего нельзя ничего себе представить, существует только в уме, тогда то, больше чего нельзя себе представить, есть то, больше чего можно представить себе. Но этого, конечно, не может быть. [463]
Ансельм заключает: «Без сомнения, нечто, больше чего нельзя себе представить, существует и в уме, и в действительности». [464] Для современного человека это звучит странно: если мы думаем, что у нас есть сто фунтов, это не означает, что деньги материализуются у нас в кармане. [465] Однако Ансельм не пытается здесь дать научное или логическое «доказательство». Он лишь подстегивает свой ум, выводит его из духовной спячки, напоминает ему об имманентной божественной реальности. С этим «доказательством» сопряжена апофатическая идея, что любое человеческое представление о Боге далеко от действительности.
Ансельм Кентерберийский предлагает читателям представить самое лучшее, на что они способны, – а затем говорит, что Бог еще более велик и совершенен.
Для монахов средневековой Европы, lectio («чтение») было не только получением информации, но и духовным упражнением, возможностью войти в свой внутренний мир и соприкоснуться там с истинами, открытыми в Священном Писании. Чтение – как частное, так и на богослужении – было составляющей процесса личной трансформации. [466] Каждый день монах проводил время над lectio divina , размышляя над священной страницей, доколе не усваивал ее, – занятие приятное и неспешное: никто не подгонял, и можно было задержаться над текстом, доколе не откроется его сокровенный смысл. В своей «Книге размышлений и молитвословий» Ансельм идет на шаг дальше. Вместо того чтобы общаться с божественным через слова Библии, он обращается к Богу непосредственно своими словами. Он писал также для мирян, которые хотели практиковать lectio divina . В предисловии он объясняет, что эти молитвы должны читаться «не в суматохе, а в тиши, неторопливо и неспешно, мало-помалу, с глубокой и вдумчивой медитацией». [467] Начинать и заканчивать можно на любом месте. Задачу свою Ансельм видит не в том, чтобы сообщить какую-то информацию, а в том, чтобы «возбудить дух читателя к любви к Богу и страху перед Богом, а также и к самоисследованию». [468] Таким образом, плод lectio – рефлексия, благоговейный трепет и прозрение. Однако для этого необходимо отстраниться и умом, и телом от бытовой сутолоки, подходя к каждой медитации в том состоянии ума, в котором он будет готов принимать открывающееся ему.
Эй, человечишка, ныне отлучись ненадолго от занятий твоих, на малое время отгородись от беспокойных мыслей твоих… «Войди в опочивальню» ума твоего, выпроводи вон всё, кроме Бога и того, что помогает тебе искать Его, и «затворив дверь», ищи Его. [469]
К религиозным идеям подходят иначе, чем к бизнесу или повседневным спорам. Чтобы дать место размышлениям и молитвословиям, необходимо отставить в сторону ментальность, руководимую логосом. Ансельм пришел к своему «доказательству» вовсе не путем строго рационального и логического процесса. Монахи просили его написать сочинение-медитацию о смысле веры ( fides ), и долгое время он искал «всего один довод, такой, который… будет достаточен для подтверждения того, что Бог действительно существует». Он уже было отчаялся и решил махнуть рукой на эту затею, как свершился перелом: «И вот, когда в один из дней я изнемог… в этом сражении мыслей так преднеслось мне то, что я уже не чаял обрести…» [470] По словам его биографа Эадмера, «доказательство» пришло в момент восхищения сердца и ума: «Однажды ночью, во время полунощницы, благодать Божья озарила его сердце, и сознание прояснилось, и великая радость и ликование наполнили его». [471] Более поздние авторы подробно писали об этом «опыте», но ни Ансельма, ни Эадмера, он, похоже, не очень интересовал. Ансельма больше всего беспокоило, как он может использовать его на благо другим. «Теперь же, думая, что если записать, то какому-нибудь читателю придётся по душе то, что я рад был открыть для себя», – объяснял он. Поэтому он дал «Прослогиону» следующий подзаголовок: Fides quaerens intellectum («Вера, ищущая понимания»). [472]
Ансельм был не первым, кто попытался «доказать» бытие Божье. В VIII—IX веках мусульмане в Абассидской империи пережили настоящий культурный расцвет. Этому способствовало знакомство с греческими, сирийскими и санскритскими текстами, незадолго переведенными на арабский язык. Многие переводчики были местными христианами. Поначалу они занимались такими позитивными науками, как медицина и астрономия, а затем обратили внимание на метафизические трактаты Платона, Аристотеля и Плотина. Постепенно философское и научное наследие Древней Греции стало доступно арабоязычному миру (хотя и с научным уклоном). Мусульмане принялись изучать астрономию и алхимию, медицину и математику. Дело пошло у них настолько хорошо, что они и сами сделали крупные открытия и разработали собственную традицию философии ( фа льсафа ). Подобно философам XVIII века, «файласуфы» хотели жить в согласии с разумными законами, которые, по их мнению, действуют в мироздании. Это были ученые и математики, и свои находки они стали применять к религии.