Биориск
Шрифт:
– Вот и ваши вещи, - сказала девушка. Она открыла дверь и взяла стоявшую за ней сумку.
– Зачем все это? Я и сам мог принести ее.
Она не ответила. Потом еще раз улыбнулась и вышла. Мольнар вдруг увидел на том месте, где она только что стояла, сандалию. Девушка потеряла ее и не заметила этого. Он поднял сандалию с пола и потянул дверь на себя. Какое-то мгновение она не поддавалась, но потом открылась.
"Очень смахивает на то, будто там решили, что можно открыть", подумал он.
В коридоре никого не было. С минуту Мольнар стоял, держа
Спустя час, побрившись, искупавшись и переодевшись в извлеченную из сумки рубашку, он сидел в не слишком удобном кресле и смотрел в полумрак за окном. Кондиционер бесшумно нагнетал в комнату прохладный воздух с запахом соли и водорослей, и Мольнару какое-то время казалось, что это настоящий вечерний бриз, который ночью переменится. Деревья за окном стояли неподвижно, и профессор различал на фоне еще светлого неба снующих перед окном летучих мышей. Перед тем как опуститься в кресло, он попытался закрыть окно, но задвижки не поддавались, хотя Мольнар навалился на них всей тяжестью тела.
"Я совсем ослабел", - подумал он и отказался от своего намерения, потому что вслед за кратковременным напряжением всегда приходила боль.
Мольнар сидел неподвижно и вспоминал портовый район, в котором жил все последнее время, крошечную комнатенку с одним окном - к ней нужно было взбираться по крутым, как у стремянки, ступенькам, забегаловку через два квартала от его дома, куда он заходил после обеда, свою обычную дорогу утром на работу по узким запыленным улочкам. Об институте и более далеком прошлом ЛЛолькар никогда не думал.
– Добрый вечер, профессор, - услышал он голос за спиной и невольно обернулся.
В комнате никого не было, только на матовом прежде экране появилось лицо. Это был Эгберг - он сразу узнал его, несмотря на то, что минуло несколько десятков лет с тех пор, когда они каждый день встречались в институте. Те же глубоко посаженные темные глаза и широкие, сросшиеся брови.
– Я рад видеть вас и рад тому, что вы навестили меня.
– По правде говоря, у меня не было другого выхода. Иначе я сюда не приехал бы.
– Я вижу, что вы нисколько не изменились за эти годы. Вы всегда говорили то, что хотели сказать, самым естественным образом. Именно таким я вас и запомнил.
– Вы, наверное, догадываетесь, зачем я приехал?
– Может быть, но об этом позже. Давайте вместе поужинаем. Я помню, что вы любили форель с шампиньонами. Как обычно, по вторникам у Петти.
– Мои вкусы с тех пор изменились.
– Тем не менее я попросил приготовить это блюдо. Нам доставляют сюда форель самолетом.
– Я поражаюсь вашей памяти.
– Тогда я находился в таком возрасте, когда почти все запоминается. Обед с вами по вторникам - это было пределом мечтаний для каждого из нас. Итак, я жду вас. Моя секретарша зайдет за вами через минуту.
Экран потух.
"Форель у Петти. Я уже забыл, что когда-то ел ее", - подумал Мольнар.
– Возьмите вашу сандалию, Маг. Вы потеряли ее, - сказал он, когда Маг вошла.
– Это не страшно, у меня их много. Я часто теряю сандалии, - ответила она.
– Я ужасно рассеянная... добавила Маг, смутившись под взглядом профессора. Видите, у меня уже новая!
Он подал ей сандалию, и она взяла ее как-то нерешительно, что Мольнар заметил это и запомнил.
– Доктор Эгберг ждет вас, - сказала Маг.
Они снова прошли по тому же самому коридору и спустились на первый этаж. Коридор озаряли маленькие, дающие желтый свет светильники со старомодными лампочками. "Похоже на гостиницу начала века", - подумал Мольнар. Столовая, в которую они вошли, освещалась так же. Стол был накрыт на две персоны, приборы были расставлены друг напротив друга так, что один из них оставался немного в тени. "Я знаю Эгберга. Значит, мне придется сидеть с освещенной стороны", - мелькнула в голове у Мольнара мысль. Он посмотрел на темный вечерний костюм доктора. Ему стало стыдно за свои поношенные брюки. Но это продолжалось всего несколько секунд.
– Я и в самом деле рад видеть вас, - сказал Эгберг и кивнул профессору на то место, которое тот заранее мысленно отвел для себя.
Они сели, и Мольнар заметил, что Эгберг тоже уже не молод. Он был сед той сединой, которая появляется у брюнетов с тридцати лет. Но доктору было больше. Когда Мольнар видел его в последний раз, Эгбергу было двадцать с лишним.
– Вы попали ко мне без труда?
– Ваша лечебница - крупный центр. Известный на весь континент.
Эгберг криво усмехнулся.
– Скорее институт, профессор. То, что я иногда принимаю богатых пациентов, еще ни о чем не говорит. Я должен содержать все это. Но прежде всего институт. Мы проводим интересные исследования, которые в определенном смысле являются продолжением того, над чем мы когда-то работали вместе.
– Я уже давно не имею ничего общего с ними. К счастью, не имею.
– Я вижу, что вы уже не оперируете.
– Эгберг посмотрел на руки Мольнара.
– Я не хирург и не невролог. Сейчас я бы не удержал в руках скальпель.
– Он поднял руки, чтобы Эгберг мог рассмотреть их. Мольнар знал, что они потрескались и что смазочное масло черными пятнами въелось в кожу. Мне сказали, что вы отошли от нашей профессии. Сначала я надеялся встретить вас на каком-нибудь конгрессе или конференции...
– Что мне там делать? Тогда я порвал, с этим окончательно. Но о ваших успехах я постоянно читал в газетах рядом с новостями спорта и хроникой несчастных случаев, - добавил он, чтобы Эгберг правильно понял его,
Подали холодные закуски. Человек, который прислуживал за столом, сделал это неловко. Это был мужчина могучего телосложения, с трудом, втискивающийся в свой костюм. Мольнар представил себе, как тот кулаком попадает ему в живот.
– Мы часто вспоминали вас.
– Эгберг уставился в какую-то точку над головой Мольнара.
– Хотя ваше решение уже ничего не могло изменить, оно, несомненно, свидетельствует о вашем мужестве..