Биориск
Шрифт:
– Я помню эту книгу, - кивнул Мольнар.
– Когда ее печатали, я полагал, что они могли найти что-нибудь получше и, наверное, посвежее.
– Это был хороший учебник, - сказал Дорн.
– Сейчас уже дело обстоит иначе, но тогда он оказался действительно неплох. Вы тоже так считаете?
– Не знаю, мне трудно оценить это. Теперь я бы уже не смог написать даже такой учебник. А тем более сделать что-нибудь серьезное.
– Я думаю, что такое не забывается, так же как плавание и езда на велосипеде. Конечно, не забывается теми, кому довелось это испытать, потому что это единственное, чем им хотелось бы заниматься в жизни.
– Когда-то я тоже
– Я не хотел обидеть вас, профессор, - сказал Дорн.
– Впрочем, вам и сейчас это под силу.
– Уже нет. Я слишком стар. А вы слишком молоды, чтобы понять это.
– Несмотря ни на что, мне кажется, что я прав.
– А может, у вас просто нет выбора.
– Не понимаю.
– Что еще вам остается делать, ведь вы уже стали объектом на ферме Эгберга.
– Я... Я не объект. Я просто работаю здесь.
– Но живете вы здесь и все время проводите здесь.
– Я считаю, профессор, что каждый молодой врач, который хочет добиться чего-то в своей жизни, должен несколько лет работать так, как я, не отрываясь, и не гнушаться ничем.
– Вы врач?! Не разыгрывайте святую простоту, молодой человек. Вы экспериментатор, экспериментатор самого худшего толка, который когда-либо существовал. Вы ставите опыты на собственном виде, на людях, которые могли бы быть вашими друзьями, родителями, детьми. Пересадка мозгов, изменение личности. С каждым днем человек перестает быть собой, он почесывает за ухом или испытывает жажду только тогда, когда вы нажмете кнопку. С омерзением отворачивается от любимого человека или оказывается в состоянии перерезать ему горло, когда вы совершите соответствующее движение пальцем.
– Вы преувеличиваете, профессор!
– Нет, я говорю правду и только правду. Все, что думаю об этих опытах и таких людях, как вы. И не извращаю ее, как это делаете вы.
Дорн не ответил. Он положил в карман своего белого халата карандаш, который вертел в руках, и вышел.
"Теперь он будет задумываться над тем, что я ему сказал, - подумал Мольнар, - разумеется, только если такие люди вообще задумываются над тем, что делают".
Ближе к вечеру Мольнар выходил в сад и, пока было еще тепло, гулял по узким аллейкам среди густых кустов, которые были посажены после того, как построили институт. Когда жара спадала, он ложился на траву или на каменную облицовку бассейна и смотрел в небо. Проходили часы, и, когда наступали сумерки, он возвращался в свою комнату, куда Джозеф приносил ему ужин. У него было много времени. Иногда Джозеф уезжал на небольшом, крытом брезентом пикапе, и тогда ужин ему приносила Маг. Она ставила поднос на стол, иногда спрашивала, как он себя чувствует, но делала это уже в дверях, когда выходила. Маг не оглядывалась ни на экран, ни на выпуклые линзы видеодатчиков, но Мольнар и без этого знал, что они смотрят на них глазами Эгберга, а может быть, Дорна. Только Джозеф, кажется, не замечал их, или был не объектом, а человеком, для которого мир не ограничивался оградой института. Он оказался аккуратным, сильным и курил те же самые сигареты, которые когда-то предпочитал Мольнар. Дым от них оставался в комнате, когда Джозеф выходил, и Мольнар чувствовал их запах даже ночью, когда засыпал. Он как-то взял одну сигарету из пачки, которую Джозеф положил на подносе. Потом поискал спички, но их у него не было. Джозеф поднес ему большую бензиновую зажигалку, и через несколько мгновений Мольнар уже чувствовал на губах вкус дыма.
– Доктор не разрешает, а?
– заговорил Джозеф.
– Я сам бросил курить.
– Меня на это не хватит. Когда-то я пытался. Мне нравятся эти сигареты. Я покупаю их оптом в городе. Их доставляют сюда контрабандой.
– Для этого надо еще выбраться туда.
– Вам не о чем жалеть. Гнусная дыра.
– Вы можете ездить и дальше. На машине это пустяк.
– Не могу, доктор мне не позволяет. Мы все время должны находиться на месте.
– А он сам выезжает?
– Когда-то навещал родных - недалеко отсюда, километрах в пятидесяти. А сейчас и он не выбирается.
– Почему?
– Не знаю. Говорят, он развелся с женой,
– В самом деле?
– Со мной он не слишком откровенен, - Джозеф взял поднос.
– А вам еще не надоело?
– Может быть, самую малость. Но работа хорошая. Где-то же надо работать.
– Вы здесь сильно заняты?
– Я все делаю. Вы сами видите.
– У вас самые разные обязанности. Ведь институт - это почти фабрика, по крайней мере судя по количеству потребляемой энергии.
– Не стоит преувеличивать. Все обходится дистанционным управлением и передачей информации. Да и мощности здесь не такие большие. Кроме того, проверять специальную аппаратуру приезжают со стороны.
– Я хотел бы когда-нибудь увидеть эту вашу аппаратуру.
– К сожалению, это невозможно. На этот счет у нас очень строгие указания. В случае какой-нибудь аварии большую часть экспериментов приходится повторять. Не говоря уже о биологическом материале, которым здесь дорожат. Конечно, у нас есть предохранители.
– Собственное аварийное питание?
– Да.
– Понятно. При малых мощностях это самый простой выход.
Джозеф внимательно посмотрел на Мольнара.
– Мне говорили, что вы невролог.
– Разное говорят, но моя специальность гораздо ближе к вашей, чем вам кажется, - сказал Мольнар, не следя за тем, что говорит. Он уже думал о чем-то другом, о небольшой мощности, потребляемой институтом, и пришел к выводу, что один из них - Эгберг или Джозеф- говорит неправду. "Я выясню это", - решил Мольнар, уже зная, как добьется своего. Он даже не заметил, как Джозеф вышел.
На следующий день Мольнар встретил Маг в саду.
Он увидел, как она шла по аллейке к дому.
– Маг... У вас найдется немного времени?
– позвал Мольнар.
Она остановилась в нерешительности.
– Одну минуту...
– Он подошел к ней.
– Мне нужно быть в секретариате, - сказала она неуверенно.
– А может быть, вам неудобно разговаривать со мной здесь?
– Нет, почему же.
– Мне казалось, что мы сейчас редко встречаемся.
– У меня здесь много обязанностей.
– Я не задержу вас. Мне хочется знать одну вещь. Вы сами, лично, ощущали на себе последствия исчезновения поля?
– Я нет, но Бертольд...
– Оставим в покое Бертольда. Вы сами никогда не чувствовали головокружения в частично экранированных помещениях или чего-нибудь в этом же роде?
– Нет. Почему вы спрашиваете?
Мольнар с минуту молчал.
– Я скажу вам, - решился он наконец.
– Я подозреваю, что этого поля вообще нет.
– Как это?
– Просто нет - и все. Точнее, оно существует только в воображении вашем и других объектов фермы, как вы говорите. Это превосходная в своей простоте идея Эгберга.