Бирит-нарим
Шрифт:
Шуанна, Длань Неба, что зовется также Врата Бога.
Врата Бога...
Лабарту протянул руку, словно хотел коснуться звезд. Они сияли в небесной тьме, безжалостные и ясные. Манили, сплетались в тайнопись, по которой жрецы Ану читают будущее.
– - Я не умею читать, -- прошептал Лабарту. Пальцы скользили по воздуху, повторяя очертания созвездий.
– - Ни клинописные знаки, ни знаки небесные... Но я знаю будущее, мне предсказали. Жизнь моя будет долгой, а линия славы -- прямой... Я войду во Врата Бога, и этот город примет меня.
Он уронил руку и сам не заметил, как закрыл глаза. Собирался бодрствовать всю ночь и отправиться в путь с первыми лучами солнца, -- но ветер шуршал в тростнике, пел колыбельную, распадался на голоса, такие знакомые, то далекие, то близкие, и каждому голосу было место в сердце. Они пели про Врата Бога, про пустынную дорогу и осеннее солнце, про войну и про землю, потемневшую от крови.
Слушая их, Лабарту заснул, и в эту ночь сновиденья его не коснулись.
Часть четвертая
Таблицы судеб
Глава первая
Степь
1.
Звякнули бубенчики на кожаном браслете, пестрая накидка соскользнула на землю, и Ашакку замерла, подставив лицо вечернему солнцу. Но лишь на миг - тут же потянулась за кувшином и склонилась, наливая вино.
Лабарту принял наполненную чашу, пригубил и чуть приметно улыбнулся. В закатном свете напиток казался густым и темным, словно кровь, но вкус был иным. И не поймешь сразу горечь в нем или сладость -- таков вкус винограда, вкус плодов из дальней земли.
Ашакку улыбнулась в ответ, но не шелохнулась, так и осталась сидеть, держа чашу обеими руками. Смотрела, не опуская глаз, и взгляд ее был таким же, как прежде -- теплым, спокойным. Таким же, и все же -- другим.
Изменилась...
– - Дорого ценится это вино, -- проговорил Лабарту. Ашакку засмеялась, и, словно вторя, зазвенели подвески и бубенчики. Лабарту сделал глоток и продолжал: -- Должно быть, живешь ты хорошо и богато, раз встречаешь гостя таким угощением.
– - Что поднести хозяину, как не самое лучшее?
– - Ашакку поднялась на ноги. Ветер шелестел в высохшей траве, пел свою песню.
– - Если бы пришел ты с жаждой -- отдала бы тебе лучшую кровь степи. А пока не наступила жажда, что поднести, как не лучшее вино?
В чем изменилась она? Почудилось... Все как прежде, и я...
Лабарту отставил чашу, хотел встать, привлечь к себе Ашакку. Косу расплести ей, расстегнуть тяжелое ожерелье -- пусть со звоном упадет к ногам, пусть сияет в закатных лучах... Ведь в какой бы многолюдный город ты ни ушел, одно остается неизменным -- по степям, то за Тигром, то за Евфратом, кочует дитя твоего сердца, Ашакку, и она рада встрече с тобой.
Но подняться не успел -- Ашакку заговорила вновь.
– - Но это не самое ценное, что есть у меня, -- сказала она.
– - Я хочу, чтобы ты увидел то, что ценее любого богатства.
Повернулась к шатрам, словно хотела позвать, но не проронила ни слова, стояла молча. Неподалеку зашлась лаем собака, засмеялся ребенок... Краткие мгновения ожидания, -- а затем откинулся полог, и из шатра вышел юноша.
Как я не понял раньше?
Высокий, загорелый, в простой рубахе без рукавов. На поясе -- длинный нож, а на запястьях -- шнурки-амулеты. Перешагнул порог, взглянул на Ашакку и остановился в ожидании.
Всего несколько лет ему... Как я не догадался?
– - Это Ди-Насир, -- сказала Ашакку, и юноша поклонился, все также не говоря ни слова.
– - Дитя моего сердца.
Лабарту зажмурился на миг. Ждал укола ревности, ждал обиды -- отчего ты не дала мне знать прежде, Ашакку? -- и не дождался. Да и с чего бы?
Открыв глаза, Лабарту засмеялся, и Ашакку улыбнулась в ответ и вновь опустилась на покрывало. Обращенный сел рядом, встретился взглядом с Лабарту. Глаза у Ди-Насира были темными, и смотрел он спокойно, без вызова и без страха.
И отчего я решил, что мне станет больно? Лабарту поднял чашу, отпил, не торопясь. Давным-давно шатер Ашакку перестал быть мне домом, пути наши разошлись... А потом я и вовсе покинул степь, и сколько раз с тех пор разливались реки? Не счесть...
– - А я-то все думал, -- проговорил Лабарту, не пряча улыбки, -- кого же Ашакку оживит своей кровью? Видно, за две тысячи лет, впервые нашла она того, кто достоин такого дара.
– - А я все думаю, -- отозвалась Ашакку в тон ему, с едва приметной насмешкой, -- когда придет мой хозяин и скажет: "У тебя теперь есть сестра в Баб-Илу"?
Порыв ветра зашуршал в траве, взметнул занавесь у входа в шатер, обдал запахами степи и трав -- и стих, словно не было его.
– - У тебя теперь есть брат в Баб-Илу, -- ответил Лабарту.
– - Брат?
– - повторила Ашакку. Ее смех был теплым, как вечернее солнце.
– - Не думала, что хозяин может привести мужчину к своему очагу! Всегда мне казалось, что в любви выбирает он женщин!
– - Так и есть!
– - Лабарту мотнул головой и засмеялся вместе с ней.
– - Я обратил его не для того!
Ди-Насир опустил голову, словно пытаясь скрыть улыбку, и неровно обрезанные волосы упали ему на лицо. Ашакку глянула на него искоса, а потом подняла взор на Лабарту, спросила:
– - Не для того? А для чего?
Для чего? С тех пор прошло дважды про шестьдесят лет, и еще тридцать, а знаю ли, отчего не убил его той ночью?..
Той ночью Лабарту отправился на окраину. Подальше от широких улиц, дворцов и богатых храмов, подальше от собственного дома, двухэтажного, просторного. Жажда уже пылала в сердце, и осенний воздух обжигал, то холодом, то жаром. Найди, схвати, выпей кровь до последней капли, убей -- вот о чем молило тело. И, повинуясь, Лабарту неслышно шел вдоль кирпичных стен, искал жертву в путанице запахов и чувств.