Бирит-нарим
Шрифт:
Неповиновение и дерзость...
– - Идем, -- повторил он.
– - Солнце опускается все ниже, нам пора.
Зу не сделала ни шага, лишь вскинула голову и сощурилась.
– - С чего ты взял, -- проговорила она, насмешливо и твердо, -- что я пойду с тобой?
– - Я велю тебе, -- сказал Лабарту.
– - Иди со мной.
Вложил в эти слова всю свою волю. Знал, -- обращенный не сможет нарушить такое повеление, сделает то, что хочет от него хозяин, хоть бы тот и приказал войти в огонь.
Сейчас она подойдет ко мне, и я уведу ее прочь... Найду кровь
Зу засмеялась.
– - Вот еще! Сам ступай, откуда пришел, а я останусь здесь!
Этого не может быть... Я ее хозяин, она должна...
Лабарту замер, не веря.
Тогда из воспоминаний пришел голос, самый близкий, но утерянный тысячи лет назад.
"Энзигаль говорил нам, -- сказала Тирид, -- что связь с детьми сердца бывает разной..."
И в этот миг до боли захотелось оказаться там: в маленьком доме в Лагаше, на одеяле из овечьей шерсти. Там, где огонек светильника трепетал в углу, тени дрожали на стенах, а Тирид сидела возле своего сына, вышивала и рассказывала, вновь и вновь...
"Бывает так, что оживишь кого-то своей кровью и кажется, что дышите вы теперь одним дыханием, сердце у вас одно на двоих, горе и радость, воистину, общие. А бывает так, что тот, кого обратил, с первого же дня словно бы отделен от тебя незримой преградой, и с каждым часом отходит все дальше, быстро, быстро... Так Энзигаль говорил нам о связи с детьми сердца -- она бывает разной..."
Голос Тирид смолк, словно и не было его, и тогда Лабарту понял, что стоит, зажмурившись, позабыв обо всем, а Зу все еще смеется.
Лабарту открыл глаза, шагнул вперед, и, не размышляя ни мгновения, ударил ее, наотмашь, резко. Зу рухнула на землю, не успев вскрикнуть. Подняла голову и тут же заслонилась рукой, словно ждала новых ударов.
– - Я твой хозяин, -- сказал Лабарту.
– - В тебе моя кровь. Ты пойдешь со мной и будешь мне покорна, хочешь ты того или нет. Вставай.
Зу опустила руку и встретилась с ним взглядом. В глазах прочла или сердцем почувствовала его намерение и решимость, -- Лабарту не знал. Но кивнула и поднялась на ноги.
– - Идем, -- велел Лабарту и зашагал вдоль берега, вверх по течению реки.
Ему не нужно было оборачиваться, он знал, -- Зу идет следом.
Глава вторая
Баб-Илу
1.
Ишби стоял во внутреннем дворе и ждал хозяина. Давно уже стемнело, появились звезды, луна проделала немалый путь по ночному небу... Уже не первый час прошел с тех пор, как рабы завершили дневной труд, сделали все, что было велено, и отправились в восточную комнату, спать. А Ишби сам обошел дом, заправил все светильники маслом, а во дворе зажег тростниковый факел. Огонь дымил и потрескивал, и в воздухе плыл запах асфальтовой смолы.
Сегодня, когда солнце село, и пылающие отблески на небе погасли, Ишби услышал голос Лабарту. Я скоро приду, я уже в Баб-Илу. Слова эти звучали прямо в сердце, -- так лишь хозяин может говорить с обращенными, издалека. Голос трепетом расходился по жилам, звенел в токе крови. Приду не один.
Потому Ишби не ушел к себе, в узкую комнату, где всегда, даже в самую душную ночь, тянуло сквозняком, и ветер приносил городские запахи и звуки. И не поднялся на крышу, где ночевал и зимой и летом -- любил засыпать под звездами и просыпаться с первыми лучами солнца. Открыть глаза и смотреть на светлеющий восток, слушая гонг в храме Шамаша, -- что может быть лучше?
Но сегодня возвращается хозяин, значит, надо дождаться его и встретить.
Ишби сел на край колодца, глянул на огонь и вновь повернулся к двери.
Кого он приведет с собой? Быть может, Ашакку? Ведь отправлялся к ней.
Ашакку, сестра, которую Ишби никогда не видел, но о которой слышал так много. О ком еще хозяин говорит так тепло? Только об Ашакку. Если она решила променять степь на богатство и могущество Баб-Илу, -- удивляться тут нечему. Но если так...
Она старшая и сильная. Если войдет в этот дом, то как отнесется ко мне?
Было тихо. Ни голосов, ни шагов случайных прохожих. Но хозяин уже недалеко -- тоска и тень печали исчезли из сердца. А это значит, он рядом и скоро переступит порог.
– - Как бы там ни было, -- прошептал Ишби, -- я привык к переменам.
2.
Трижды по шестьдесят и еще тридцать раз разливался Евфрат с тех пор, как Ишби перестал быть человеком. И все эти годы жизнь его была подчинена воле хозяина. Огромный город, словно водоворот, кидал с края на край, затягивал. Годы утекали, пять, десять лет пролетали, -- и менялись дома, имена и занятия. Лабарту говорил -- а Ишби исполнял. То звался младшим братом хозяина, то приемным сыном, то рабом... Волосы то сбривал, то отращивал, так, что заплетать мог в косу, одежду носил то богатую, расшитую золотым шнуром, то -- лишь простую рубашку до колен...
Сначала, в первые годы, Ишби и за несколько улиц боялся отойти от хозяина, -- столь прочны были невидимые нити, приковавшие к тому, кто оживил своей кровью. Отойдешь -- и кровь зовет обратно, болью отзывается в сердце. Солнце тускнеет, жара становится невыносимой, а стены кренятся, грозят погрести под собой... Потому сперва Ишби ходил следом за хозяином и был помощником в его делах. Разжигал огонь, когда Лабарту отливал браслеты и подвески. Записывал на глиняных табличках условия сделок, читал вслух написанное другими...
Хозяин сперва лишь смотрел, как Ишби пишет на сырой глине. А однажды сказал: "Научи меня". И дни наполнились клинописными знаками.
Сперва они были лишь на табличках, -- Ишби учил, а Лабарту рисовал острой палочкой, вновь и вновь. Все новые и новые знаки, шумерские и аккадские начертания... Хозяин переписывал слова и строки и в эти мгновения забывал, казалось, обо всем на свете. "Никогда не думал, что так легко смогу постичь эту тайну!" -- так сказал однажды, глядя на законченную табличку. И удивление и радость хозяина были так велики, что Ишби не удержался, -- рассмеялся. Хотел сказать: "В эдуббе тебя хвалили бы за прилежание и усердие", -- но промолчал.