Бироновщина
Шрифт:
Не усплъ фонъ-Трескау перевести духъ посл гоньбы оленей, какъ ему было предписано устроить «парфорсную» охоту на лосей, кабановъ, дикихъ козъ и зайцевъ. И такъ изо дня въ день.
Не описывая боле подробно этихъ облавъ и травлей, укажемъ лишь на краснорчивыя цифры, сохранившіяся въ "С.-Петербургскихъ Вдомостяхъ" 1740 г.: по 26-е августа императрицей самолично было застрлено 9 оленей, 16 дикихъ козъ, 4 кабана, 1 волкъ, 374 зайца, 68 дикихъ утокъ и 16 большихъ морскихъ птицъ.
Въ конц августа погода рзко перемнилась: пошли непрерывные дожди; ни о прогулкахъ, ни объ охот не могло быть уже и рчи. Душевное настроеніе, а съ тмъ вмст и здоровье государыни разомъ опять ухудшилось. Она не покидала уже опочивальни, никого не желала видть, кром своей камерфрау Юшковой да герцогини Биронъ. По совту врачей, было ршено переселиться опять въ Петербургъ, — на первое время еще въ Лтній дворецъ. Но перебраться затмъ въ Зимній Анн Іоанновн такъ и не было уже суждено. Къ участившимся подагрическимъ припадкамъ и болямъ въ почкахъ прибавилась безсонница, а затмъ и кровохарканье. Первый лейбъ-медикъ Фишеръ глядлъ очень мрачно; другой придворный врачъ, португалецъ Санхецъ, успокаивалъ окружающихъ, что нмецъ смотритъ на все сквозь черныя очки, что пока никакой опасности нтъ.
Но лейбъ-медикъ нмецъ оказался правъ. 6-го октября, за обдомъ, императрица вдругъ закатила глаза и головой склонилась на бокъ: съ нею сдлался глубокій обморокъ. Такъ, въ безпамятств, ее и перенесли на постель.
Во дворц поднялся, понятно, страшный переполохъ; созвали общій консиліумъ придворныхъ врачей. Даже оптимистъ Санхецъ опшилъ; а Фишеръ прямо объявилъ, что онъ ни за что уже не отвчаетъ, и что если болзнь будетъ итти тмъ же ускореннымъ ходомъ, то вскор вся Европа облечется въ трауръ.
Такой приговоръ побудилъ Бирона къ ршительнымъ дйствіямъ: на случай кончины государыни слдовало безъ всякаго промедленія точно опредлить порядокъ управленія государствомъ впредь до совершеннолтія малолтняго наслдника престола. Оберъ-гофмаршалъ графъ Лёвенвольде лично объхалъ всхъ трехъ кабинетъ-министровъ и фельдмаршала графа Миниха, чтобы пригласить ихъ къ вечеру того же дня на тайный совтъ во дворецъ герцога.
Принцесса Анна Леопольдовна собиралась уже итти ко сну, и Лилли заплетала на ночь косу, когда ушедшая уже къ себ Юліана снова вошла къ нимъ.
— Простите, ваше высочество, — сказала она, — но зять мой, молодой Минихъ, желалъ бы васъ сію минуту видть.
— Онъ, врно, присланъ своимъ отцомъ?
— Да, фельдмаршалъ только-что вернулся домой отъ герцога…
— Такъ проси, проси!
— Но ваше высочество не можете же принять его въ ночномъ туалет.
— Отчего же нтъ? Онъ — камергеръ моего малютки и самъ женатъ. Пускай войдетъ.
Гоффрейлина пожала плечами; ничего, дескать, съ нею не подлаешь! — и ввела въ комнату молодого сына фельдмаршала.
— Войдите, войдите, — сказала ему Анна Леопольдовна когда онъ въ видимой нершительности остановился въ дверяхъ. — Вы съ встями о секретномъ совщаніи y герцога?
— Да, ваше высочество, — отвчалъ Минихъ — Отецъ мой пріхалъ бы и самъ, но нашелъ, что будетъ осторожне извстить васъ черезъ меня. То, что я имю сообщить, однако, предназначено только для вашего высочества…
Онъ покосился при этомъ на Юліану и Лилли.
— Он ничего не разболтаютъ; можете говорить свободно, — сказала принцесса. — Кром вашего отца, y герцога были и вс три кабинетъ-министра?
— Только двое младшихъ: Остерманъ не явился, отговариваясь простудой и подагрой. Прежде чмъ подать свой голосъ, эта старая лиса хочетъ выждать, какое теченіе при Двор возьметъ верхъ. Вмсто него, герцогъ допустилъ къ совщанію графа Лёвенвольде. Его мой отецъ засталъ уже тамъ; кабинетъ-министровъ еще не было. Герцогъ былъ въ слезахъ…
— Я тоже плачу, — замтила принцесса, утирая глаза рукавомъ своей ночной кофты, — но плачу потому, что теряю любимую тетушку. Герцогъ же плачетъ съ досады, что теряетъ власть.
— Этого онъ и не скрываетъ, хотя выразился въ нсколько иной форм: "съ кончиной моей благодтельницы, удостоившей меня безграничнаго доврія (говорилъ онъ моему отцу), вс мои заслуги передъ Россіей будутъ забыты, такъ какъ y меня гораздо больше враговъ, чмъ друзей; есть враги и среди нмецкой партіи. Вы, графъ, — настоящій нмецъ"…
"— Простите, герцогъ, — перебилъ его мой отецъ: — по происхожденію я хотя и нмецъ, но служу русской монархин. Какъ человкъ военный, я вренъ своей присяг и не принадлежу ни къ какой партіи: ни къ русской, ни къ нмецкой.
"— Но, стоя вн партій, вы тмъ безпристрастне можете понять всю мою скорбь…
"— Скорбь вашу я вполн раздляю, какъ всякій врноподданный ея величества, — отвчалъ отецъ. — Что же собственно до персоны вашей свтлости, то я прекрасно также понимаю, сколь горько должно быть вамъ, стоявшему столько лтъ у кормила правленій, передать это кормило въ другія, мене опытныя руки.
"— Вотъ именно! — вскричалъ герцогъ. — Вдь наслдникъ еще младенецъ въ колыбели. Въ прежнія правленія малолтнихъ царей народъ былъ недоволенъ временными правителями; какъ-то онъ будетъ доволенъ новыми? Между тмъ, ближайшіе враги наши, шведы, не перестаютъ вооружаться и выжидаютъ y насъ только внутреннихъ безпорядковъ, чтобы атаковать насъ. Вы, графъ, блестящій полководецъ и въ конц концовъ, нтъ сомннія, управитесь съ ними. Но во что обойдется Россіи такая новая война! Потребуются новые тяжелые налоги, поднимется ропотъ въ народ; а слабой ли женской рук задушить гидру народную? Для этого нужна рука желзная…"
— У меня рука, дйствительно, не желзная, — съ волненьемъ прервала разсказчика Анна Леопольдовна. — Но тетушка еще до моего замужества выбрала меня своей наслдницей…
— То же самое сказалъ герцогу и мой отецъ. Но герцогъ на это возразилъ, что таково было желаніе ея величества до рожденія наслдника мужескаго пола. Съ рожденіемъ же принца Іоанна государыня выразила твердую волю, чтобы этотъ принцъ, а не кто иной, наслдовалъ посл нея престолъ. Въ это самое время прибыли князь Черкасскій и Бестужевъ-Рюминъ. Пріхали они въ одной карет и нарочно, какъ оказалось, захали еще передъ тмъ къ Остерману. Но тотъ и на словахъ уклонился отъ ршительнаго отвта.
— Ну, разумется! И что же они y герцога поршили насчетъ регентства?
— Когда зашла рчь о кандидатахъ на регентство; Черкасскій, пошептавшись съ Лёвенвольде, прямо заявилъ:
— Если ужъ кому быть регентомъ, то только, тому, кто досел съ такимъ искусствомъ управлялъ государственнымъ кораблемъ."
— По крайней мр, откровенно! — вырвалось y Анны Леопольдовны. — И Лёвенвольде тотчасъ поддержалъ это предложеніе?
— И Лёвенвольде, и Бестужевъ: въ карет онъ съ Черкасскимъ, врно, ужъ сговорился.