Бироновщина

Обмнявъ корону герцогини курляндской на всероссійскій царскій внецъ, императрица Анна Іоанновна первые два года своего царствованія провела въ Москв. 16 января 1732 года совершился торжественный въздъ ея въ Петербургъ, гд она и оставалась уже затмъ до самой кончины. Но питая еще, должно быть, не совсмъ пріязненныя чувства къ памяти своего Великаго дяди, взявшаго въ свои мощныя руки управленіе Россіей еще при жизни ея отца, а его старшаго, но хилаго брата, она не пожелала жить въ построенномъ Петромъ, на углу Зимней канавки и Милліонной, дворц (въ настоящее время Императорскій Эрмитажъ) и предоставила его придворнымъ музыкантамъ и служителямъ; для себя же предпочла подаренный юному императору Петру II адмираломъ графомъ Апраксинымъ домъ по сосдству на берегу Невы (почти на томъ самомъ мст, гд стоитъ ныншній Зимній дворецъ) и, значительно его расширивъ, назвала "Новымъ Зимнимъ дворцомъ".

Не любила Анна Іоанновна и Петергофа, этой лтней резиденціи Петра I, гд, кром большого каменнаго дворца съ обширнымъ паркомъ и фонтанами, имлись къ ея услугамъ еще два деревенскихъ домика въ голландскомъ вкус: Марли и Монплезиръ. Унаслдовавъ отъ своего дда, царя Алекся Михайловича, страсть къ охотничьей потх, она здила въ Петергофъ только осенью, чтобы охотиться, для чего въ тамошнемъ звринц содержались всегда «ауроксы» (зубры), медвди, кабаны, олени, дикія козы и зайцы.

Для лтняго пребыванія Императорскаго Двора въ Петербург хотя и имлся уже (существующій и понын) петровскій Лтній дворецъ въ Лтнемъ саду, на берегу Фонтанки, но по своимъ не большимъ размрамъ и простой обстановк онъ не отвчалъ уже требованіямъ новаго Двора; а потому тамъ же, въ Лтнемъ саду, но лицомъ на Неву, былъ возведенъ "новый Лтній дворецъ", настолько обширный, что въ немъ могли быть отведены особыя помщенія еще и для любимой племянницы государыни, принцессы мекленбургской Анны Леопольдовны, а также и для всесильнаго герцога Бирона.

Однимъ іюньскимъ утромъ 1739 года весь новый Лтній дворецъ былъ уже на ногахъ, а задернутыя оконныя занавси въ опочивальняхъ принцессы Анны и ея гоффрейлины, баронессы Юліаны Менгденъ, все еще не раздвигались: вдь и той, и другой было всего двадцать лтъ, а въ такіе годы утромъ дремлется такъ сладко!

Но вотъ каменные часы въ пріемной баронессы пробили половину девятаго. Нежившаяся еще въ постели, Юліана нехотя протянула руку къ колокольчику на ночномъ столик и позвонила камеристк Март, помогавшей ей одваться, а затмъ убиравшей ей и голову. Четверть часа спустя молодая фрейлина сидла передъ туалетнымъ зеркаломъ въ пудермантел съ распущенными волосами, а Марта расчесывала ихъ опытною рукой.

Родомъ Марта была эстонка изъ крпостныхъ. Вынянчивъ маленькую баронессу въ родовомъ имніи Менгденовъ въ Лифляндіи, она, вмст съ нею, переселилась и въ Петербургъ, когда, по смерти Юліаны, родной его братъ, президентъ петербургской коммерцъ-коллегіи, баронъ Карлъ-Людвигъ Менгденъ, выписалъ къ себ племянницу для оживленія своего дома. Когда же затмъ Юліана, расцвтшая гордой красавицей, была пожалована въ гоффрейлины принцессы, — вмст съ нею во дворецъ попала и ея врная Марта. По привилегіи прежней няни, Марта и теперь еще позволяла себ въ разговор съ своей госпожой касаться сокровенныхъ ея тайнъ.

— Экая вдь краса! говорила она на родномъ своемъ язык, любовно проводя черепаховымъ, въ золотой оправ, гребнемъ по пышнымъ темнорусымъ волосамъ баронессы, — Вотъ бы увидть хоть разъ меньшому Шувалову, — совсмъ бы, поди, голову потерялъ.

— Не называй мн его, не называй! — прервала ее на томъ же язык Юліана, и нжный румянецъ ея щекъ зааллъ ярче.

— Да почему не называть? — не унималась старая болтунья. — Слава Богу, кавалеръ изъ себя пригожій и ловкій, камеръ-юнкеръ цесаревны Елисаветы, пойдетъ, наврно, еще далеко…

— Пока онъ на сторон цесаревны, — ему нтъ ходу.

— Такъ почему бы теб, мой свтъ, не переманить его на свою сторону?

— Да онъ и не нашей лютеранской вры, а православный…

— Попросить бы государыню, такъ, можетъ, ему и разршатъ перейти въ лютеранство.

— Такъ вотъ онъ самъ и перейдетъ!

— Да этакому шалому мужчин все ни почемъ. При твоей красот да при твоемъ умньи обходиться съ этими втрогонами…

— Замолчи, замолчи!

— Я-то, пожалуй, замолчу, да сердца своего теб не замолчать… Никакъ стучатся?

Легкій стукъ въ дверь повторился. Камеристка пошла къ двери и, пріотворивъ ее, стала съ кмъ-то шептаться.

— Ну, что тамъ, Марта? — спросила нетерпливо ея молодая госпожа. — Что имъ нужно?

Марта притворила опять дверь и доложила, что говорила съ пажемъ; прибыла, вишь, изъ деревни сестрица покойной младшей фрейлины, баронессы Дези Врангель.

— Можетъ подождать! — произнесла Юліана, насупивъ брови.

— Но вызвана-то барышня вдь, кажись, по желанію самой принцессы?

— Гмъ… А гд она? Внизу y швейцара?

— Нтъ, тутъ же въ гостиной. Не лучше ли теб ее все-таки принять?

— Хорошо; пускай войдетъ.

Въ комнату вошла робкими шагами двочка-подростокъ того переходнаго возраста, когда неуклюжая отроковица въ какой-нибудь годъ времени превращается въ граціозную молодую двушку. Простенькое траурное платье, сшитое, очевидно, деревенской мастерицей, было не въ мру коротко, а соломенная шляпка съ черными же лентами была стараго фасона и сильно поношена. Въ довершеніе всего двочка сдлала такой уморительный книксенъ, не зная, куда дть свои длинныя руки, что не по годамъ степенная и холодная гоффрейлина не могла удержаться отъ легкой улыбки.

— Добраго утра, дитя мое, — сказала она ей по-нмецки и указала глазами на ближній стулъ: — садись. Я, какъ видишь, не совсмъ еще одта; но мы будемъ видться съ тобой теперь запросто всякій день, а потому стсняться мн передъ тобой было бы глупо.

— Еще бы не глупо, — согласилась двочка, присаживаясь на кончикъ стула; но, замтивъ, что улыбка исчезла вдругъ съ лица фрейлины, она поспшила извиниться: — Простите! Врно я не такъ выразилась?

— Да, моя милая, при Двор каждое свое слова надо сперва обдумать.

— Но увряю васъ, мн и въ голову не приходило, что вы глупы…

— Вотъ опять! Если кто и выражается о себ рзко, то не для того, чтобы другіе повторяли.

— Сглупила, значить, я? Ну, не сердитесь! Вдь я же не нарочно…

Въ своемъ наивномъ раскаяніи двочка такъ умильно сложила на колняхъ свои большія красныя руки, — что строгія черты Юліаны опять смягчились.

— Твое имя вдь, кажется, Елизавета?

— Да; но дома меня звали всегда Лилли.

— Такъ и я буду пока называть тебя этимъ именемъ. Ты лицомъ мн напоминаешь покойную Дези; но она была, конечно, красиве тебя. Ты ничуть не заботишься о своей кожъ; только начало лта, а ты вонъ какая — совсмъ цыганка! Врно, въ деревн ходила безъ зонтика?