Бироновщина
Шрифт:
Взявъ перо и бумагу, Волынскій сталъ писать. Дописавъ, онъ вложилъ записку въ конвертъ, запечаталъ и отдалъ Самсонову.
— Въ письм къ фельдмаршалу я кстати помянулъ и о теб, - сказалъ онъ: — лучшаго покровителя теб не найти; а такъ какъ обыска y него, наврно, не будетъ, то въ дом его ты какъ y Христа за пазухой.
— Премного благодаренъ, сударь! Но не во гнвъ спросить: чмъ я буду y него? такимъ же крпостнымъ человкомъ?
— Пишу я ему, что самъ бы далъ теб сейчасъ вольную, но что это теб ни къ чему бы не послужило: тебя все равно забрали бы въ тайную канцелярію и — аминь! Такъ вотъ я передаю тебя на собственное его усмотрніе: что онъ поршитъ съ тобой, то и благо. Корыстолюбивъ онъ (что грха таить!), зло жаденъ къ деньгамъ (у кого нтъ своей слабости!), но не криводушенъ и справедливъ. Самъ ты только служи ему такъ же честно, какъ мн, - и онъ тебя, врно, не обидитъ. Ну, а теперь простимся…
Когда тутъ Самсоновъ припалъ губами къ протянутой ему рук, Артемій Петровичъ наклонился надъ нимъ и поцловалъ его въ голову.
— Дай Богъ теб всякаго успха, а меня не поминай лихомъ!
Это были послднія слова, которыя слышалъ въ своей жизни Самсоновъ изъ устъ великаго патріота, заране уже обреченнаго на позорную смерть.
VII. Скачка съ препятствіями
Въ настоящее еще время существуетъ въ самомъ близкомъ сосдств отъ Невскаго проспекта Волынскій переулокъ названный такъ при Аннъ Іоанновн по ея первомъ министр. Проходитъ этотъ переулокъ, параллельно Невскому, отъ рки Мойки до большой Конюшенной, и все пространство по правую его сторону принадлежало нкогда Артемію Петровичу Волынскому. Главное зданіе, въ которомъ жилъ самъ Волынскій, выходило на Конюшенную; надворныя же строенія тянулись до самой Мойки; причемъ незанятые постройками промежутки вдоль переулка отдлялись отъ него высокимъ досчатымъ заборомъ. Въ забор имлись дв калитки; но передъ каждой изъ нихъ во двор расхаживалъ часовой съ ружьемъ; а по переулку взадъ и впередъ разъзжалъ конный жандармъ. Такимъ образомъ, всякая попытка Самсонова перелзть черезъ заборъ была бы, по всей вроятности, замчена часовыми, а жандармъ не преминулъ бы тотчасъ нагнать бглеца. Приходилось пуститься на уловку — отвлечь вниманіе часовыхъ и завладть лошадью жандарма.
Взявъ изъ поставца въ столовой полный штофъ тройной водки и чарку, Самсоновъ спустился во дворъ и направился къ одной изъ калитокъ.
— Ты куда? — гаркнулъ на него часовой. — Назадъ!
— А ты, брать, знать, раскольникъ? — спросилъ Самсоновъ. — Вина не уважаешь?
— Да это y тебя нешто вино?
— Нтъ, молоко… отъ бшеной коровы. Артемій Петровичъ y насъ душа-человкъ: видитъ, что съ утра тутъ добрые люди подъ ружьемъ маются; какъ не подкрпить этакимъ молочкомъ?
— Эй, Оршкинъ! — окликнулъ часовой своего товарища. — Подь-ка сюда.
Когда Самсоновъ налилъ первому полную чарку, тотъ перекрестился размашистымъ крестомъ; "Господи, благослови!" и опорожнилъ чарку. Но тройная была, видно, очень ужъ забористая: онъ такъ и остался стоять съ открытымъ ртомъ, какъ галченокъ.
— Подлинно отъ бшеной коровы… — промолвился онъ наконецъ. — Индо духъ захватило.
— Эхъ ты! — презрительно замтилъ ему подошедшій товарищъ и, принявъ отъ Самсонова свою чарку, привычнымъ взмахомъ опрокинулъ ее въ глотку, посл чего только причмокнулъ и крякнулъ. — А знатное пойло! Ну-ка, миляга, еще на другую ножку.
— Да сколько васъ всхъ-то тутъ будетъ? — спросилъ Самсоновъ.
— Опричь насъ двоихъ, y заднихъ воротъ на рчку еще двое, да конный стражникъ, жандаръ.
— Ну, вотъ. А потомъ одинъ никакъ еще тутъ по переулку разъзжаетъ?
— Этотъ то зарокъ далъ не пить.
— Что такъ?
— Крпко тоже хмлемъ зашибался; да посл зароку капли въ ротъ не беретъ. Лучше и не подходи, — изругаетъ.
"Этотъ путь, стало быть, отрзанъ! — сказалъ себ Самсоновъ. — Черезъ главное крыльцо на Конюшенную тоже не выбраться: въ швейцарской — полицейскій офицеръ, на крыльц — двое часовыхъ, а на улиц — конный стражникъ. Остается одинъ выходъ — черезъ заднія ворота".
— Ну, что жъ, — произнесъ онъ вслухъ: — коли такъ, то, пожалуй, угощу васъ еще по второй.
Угостивъ того и другого, онъ пошелъ къ заднимъ воротамъ. Ворота были заперты; калитка въ нихъ плотно притворена. Приставленные здсь два караульныхъ встртили Самсонова сперва не мене сурово, какъ и ихъ товарищи во двор, но излюбленный народный напитокъ сдлалъ ихъ также сговорчиве. Гарцовавшій передъ воротами жандармъ равнымъ образомъ не отказался отъ доброй чарки. Но Самсоновъ объявилъ, что за калитку къ нему не выйдетъ: не приказано, молъ, такъ и шагу туда не ступить.
— Стану я изъ-за тебя слзать съ коня! — заворчалъ жандармъ.
— Твое дло, — отвчалъ Самсоновъ. — Сиди себ да облизывайся; а винцо-то за рдкость, прямо съ господскаго стола.
— Что и говорить! — подтвердилъ одинъ изъ караульныхъ: — въ жисть такого не пивалъ: все нутро ожгло! Дай-ка-сь, я ему поднесу.
— Какъ же! Самъ, небось, и выпьешь? Нтъ, пускай слзаетъ; изъ моихъ рукъ и приметъ.
Забранился опять жандармъ, однакожъ спшился и вошелъ къ другимъ подъ ворота, оставивъ калитку за собой полуотворенной.
— Чмъ богатъ, тмъ и радъ, дяденька, — сказалъ Самсоновъ, съ поклономъ подавая ему штофъ и чарку: — угощай себя ужъ самъ, сколько душа требуетъ. Да съ плеткой теб не способно; дай ка-сь, я подержу, прибавилъ онъ, отнимая y него плетку.
Оба караульные жадными глазами слдили за тмъ, какъ «дяденька» наливаетъ себ свою порцію, и одинъ его еще предостерегъ:
— Да ты осторожнй! половину даромъ разольешь.
Самсонова вс трое хватились только тогда, когда онъ юркнулъ въ калитку и захлопнулъ ее за собой. Когда они тутъ, одинъ за другимъ, выскочили также на улицу (жандармъ еще со штофомъ въ одной рук, съ чаркой въ другой), Самсоновъ верхомъ на жандармской лошади скакалъ уже къ Зеленому (теперь Полицейскому) мосту. Сзади его грянулъ выстрлъ, мимо уха его просвистла пуля. Онъ и не оглянулся. Но y самаго моста ему волей-неволей пришлось осадить лошадь: по Невской першпектив, поперекъ его пути, тянулась похоронная процессія.
Похороны были богатыя и притомъ иноврческія: впереди, въ черныхъ одяніяхъ, шли факелбщики, съ пылающими факелами; за ними на дрогахъ, запряженныхъ шестеркой парныхъ лошадей въ черныхъ попонахъ и съ наголовниками изъ черныхъ страусовыхъ перьевъ, слдовалъ обитый чернымъ сукномъ гробъ, безъ покрова, но зато весь покрытый пальмовыми втками и роскошными внками изъ живыхъ цвтовъ. Надъ гробомъ покачивался черный балдахинъ съ пучками черныхъ страусовыхъ перьевъ по угламъ. За дрогами выступалъ пасторъ въ черномъ бархатномъ "берет" и черномъ "талар"; за нимъ — толпа дамъ и мужчинъ, дамы — въ глубокомъ траур съ разввающимися креповыми вуалями, мужчины — съ креповыми же повязками на шляпахъ и лвомъ рукавъ. За пшеходами виднлся еще цлый рядъ пустыхъ каретъ. Процессія двигалась торжественно-медленно около самой панели, а на мосту — около перилъ. Самсоновъ снялъ картузъ и набожно перекрестился.
Вдругъ за спиной его раздался конскій топотъ. Онъ обернулся: къ нему мчался конный жандармъ, очевидно, тотъ, что разъзжалъ по переулку. Гд ужъ тутъ пережидать! Скачи да кричи…
— Гей, поберегись! поберегись! Дорогу!
Визгъ дамъ и ропотъ мужчинъ. Но дорогу-таки дали, Самсоновъ пустился вскачь черезъ першпективу по берегу Мьи (Мойки) къ Блому (теперь Красному) мосту.
И снова позади его гремятъ по булыжной мостовой кованныя копыта: жандармъ, по его примру, не постснился нарушить погребальное шествіе, чтобы нагнать его во что бы то ни стало.