Бирюзовая тризна
Шрифт:
И к Виргинским островам их ночи уже проходили совсем не так, как в начале. Он стоял на вахте, спускался, будил ее; она поднималась на вахту, он ложился спать. Вместе они не спали.
— Папы уже не было, Скотти оказался невероятной ошибкой, я извелась и была как будто все время во сне, а когда подняла голову, чтобы оглядеться, рядом увидела Говарда, занимающегося моим хозяйством, всеми моими делами. И мне показалось, что это не самый плохой образ жизни. Что-то очень надежное, теплое и устойчивое.
— А потом тебе стали сниться кошмары.
Она кивнула.
— Нет, правда, откуда ты все знаешь? Очень страшные и очень настоящие.
— И еще у тебя постоянно коченели руки?
— Послушай, Тревис, тебе уже говорил кто-нибудь, что ты — очень странное существо? Вот здесь, по краю кистей. Они у меня просто немели. И большие пальцы тоже часто не слушались. А иногда у меня немели и губы — рта невозможно было раскрыть.
— Плюс проблемы с желудком?
— Слушай, док, какой колледж вы кончали? В самую точку!
— Теперь припомни. Было ли в твоей жизни такое, что чувствовала себя совершенно разбитой, ни на что непригодной и ни к чему неспособной? Теряла вкус к жизни, так сказать?
— Да, бывало. После маминой смерти. У меня тогда не осталось никаких чувств, только ощущение, что в этом есть и моя вина, что если бы я не была такой никчемушницей, она бы не заболела и не умерла, и осталось бы со мной. Я как будто загоняла себя все глубже и глубже. И спала сутки напролет. Есть не хотелось, вся еда была на один вкус. Я сидела дома, не хотела никуда выходить. Папа тогда потащил меня в клинику, на обследование. По-моему, они перепробывали на мне все тесты, известные в мире. А потом порекомендовали отдать меня в какую-то специализированную школу. Но он только взял у них рецепт какой-то дряни, на которой они настаивали. От нее я стала раздражительной и нервной. У нас бывали ужасные сцены. Он кричал на меня, что я повергаю его в уныние. И я от безысходности стала изучать навигацию, и корабельное дело, и морские карты… И тогда папа не кричал на меня, а говорил, что я особенное, прекрасное создание. Умное, послушное, славное. Я стала работать по-настоящему, постепенно успокоилась. И к тому времени мы приехали во Флориду, со мной уже все было совсем в порядке.
— У меня к тебе последний вопрос, Лу Эллен.
— Хорошо бы и вправду последний! У меня кружится голова и урчит в животе, вот до чего мне хочется спать!
— Любишь ли ты себя?
— Что за дурацкая постановка вопроса?
— Любишь ли ты, Линда Левеллен Бриндль, Линду Левеллен Бриндль как отдельно взятое существо?
— Как может кто-нибудь говорить, любит он себя как человека или нет? — Ну а все-таки?
Она передернула плечами.
— Ты ведь хочешь правдивый ответ?
— Разумеется.
— Ох, Господи… Нет. Я просто стараюсь не думать об этом. Я просто глупая сплетница. Ничтожество, претендующее на личность. Разве ты этого не видишь? Немножко жирного мяса, обвислая грудь, бесцветные блеклые волосы и кривоватые зубы. Вокруг меня постоянно обсуждаются какие-то вещи, в которых я ничего не понимаю, но слушаю с умным видом. Я обычная простушка, даже образование неоконченное. Я никак не могу приспособиться
— Я не врач. Я не мог растормошить тебя скополаминой или какой другой дрянью. Я растормошил тебя выпивкой. Получилась такая маленькая группа для групповой терапии. Я подталкивал тебя. Милая моя, Лу Эллен, просто ты, я думаю, принадлежишь к легковозбудимому типу людей. Ты крайне впечатлительна. Иногда я сам впадаю в подобное состояние. Как насчет просто легкого невроза? Психопат говорит: «Дважды два равно пяти», — и очень радуется этому, а обычный человек, впавший в депрессию, знает, что дважды два равно четырем, но не может этого спокойно снести.
— Но я…
— Послушай меня. Знаешь, каковы классические симптомы невроза? Онемение конечностей и наиболее подвижных мышц, странные сны по ночам, просто кошмары, часто связанные с телом; расстройство желудка, депрессия, самоуничижение. И еще. Звон в ушах, головные боли, горячка по ночам, так что то мерзнешь, то исходишь потом…
— И это все правда!
Я взял ее руки в свои и заставил сесть рядом со мной на диван.
— Послушай, родная моя. Разве не могло это случиться с тобой. Ты еще дитя. На тебя неимоверно давило желание быть лучшим ребенком на свете. Но это же невозможно. Ты не могла им стать и не была, но испытывала постоянное чувство вины. Твоя мама умерла, когда ты была в самом раннем возрасте. А потом умер твой отец, и ты раз и навсегда утратила возможность доказать им, что и ты чего-то стоишь в этом мире.
— Как забавно, — прошептала она. — Нет, это я не плачу, просто соленая водичка бежит по щекам…
— Ну вот, чувствуя себя невероятно, бесконечно одинокой, ты выходишь замуж за большого и в какой-то степени ограниченного парня. Отчасти из-за того, что он — полная противоположность Скотти. Отчасти в пику Скотти. И ты начинаешь преследовать совершенство, просто охотиться за ним. Воображение у тебя богатое, к тому же налицо все признаки ухаживания. Сиди тихо! Большая яхта, деньги, свободное время, медовый месяц. Тропические моря. И тем не менее на борту «Лани» плывут двое, которые не могут создать семью, не могут насладиться медовым месяцем, не могут сделать себе будущего. Все остальные еще имеют простительные причины, ну а вы? У вас нет работы, которую надо посещать, вам не надо платить за жилье, вам не надоедают соседи, родственники с обеих сторон, вы не ждете детей. Чем можно объяснить, что вы не в состоянии чувствовать себя, как в раю? И однажды вы оба делаете тот небольшой шаг, который отделяет норму от болезни. Первый шаг — невроз. Знаешь, что будет вторым? Паранойя.
Она отчаянно затрясла головой и схватила меня за руку так, что ее маленькие отточенные ногти вонзились мне в ладони. Глаза ее испуганно расширились, но она смотрела не на меня, а в себя, вглубь тех многих недель плавания. На минуту мне показалось, что она перестала дышать. Внезапно она вырвалась, подскочила, как загнанный зверек, заметалась и бросилась вон из комнаты. Хлопнула дверь. В предрассветной тишине я слышал, как она всхлипывает, что-то бормочет, кого-то проклинает, шмыгает носом, сидя на кровати в спальне. Она принадлежала к той породе людей, которые скорее согласятся на то, чтобы из них выкачали всю кровь, чем признают, что у них что-то не в порядке с головой.