Бирюзовые серьги богини
Шрифт:
Обжигаясь, держа чашку двумя трясущимися ладошками, девочка пила суп под дружный хохот людей, которым она казалась смешным пугалом, которые нашли для себя развлечение, наблюдая за оборванкой, глупо улыбающейся и мычащей в ответ на вопросы и шутки. Северянин не выдержал издевательства над ребенком. Он сел рядом с ней, прикрыл полой своего халата и в ответ на непонимающие взгляды, сказал, будто про себя:
— Да какой она демон, просто ребенок!
Бахтигуль обвела всех вопрошающим взглядом. В нем было столько откровенности, столько просьбы о милости, что видавшие виды караванщики опустили глаза, стыдясь своего веселья.
— Ладно, пусть идет с нами до ближайшего селения. Там оставишь ее, — разрешил старший.
— Добро! — прижимая к себе девочку, беспокойно вертевшую головой от одного человека к другому, одобрил его решение бородач.
— Ну, что сжалась вся? — с нежностью, на какую был способен мужчина, спросил он. — Эх, дитя… натерпелась ты… ничего, найдем тебе жилье, забудешь свою боль, новая у тебя жизнь начнется! А? Понимаешь?
Бахтигуль понимала. Тому, кто слышит сердцем, любая речь понятна.
Караван медленно брел на юг, огибая холмы, вползая на перевалы. Они прошли уже не одно стойбище кочевников, но девочка так и шла за караваном, не желая оставаться нигде. Она то бежала рядом, то ехала на лошади, куда ее сажал бородач. Не таким страшным оказался он. Просто его черные курчавые волосы, что на голове, что на бороде, были куда гуще, чем у других. Вот и выглядел он на фоне остальных мужчин суровым и грозным. Северянин дал Бахтигуль гребень, показывая, чтобы причесалась, залатал порванные сапожки. Хотел было и штанишки починить, но она застеснялась, убежала. Тогда бородач достал один из своих отрезов, и умело скроил ей на глазок и сшил новые штаны. Хоть они были не такие теплые, а все же чистые и целые. Бахтигуль отблагодарила его признательным счастливым взглядом, в котором читалось: «Есть хорошие люди, есть добрые люди». И с тех пор, как верный пес, ловила взгляд бородача, стараясь угадать его желания.
На привалах девочка развлекала караванщиков, танцуя для них. За это ей хлопали и давали еду. Но Бахтигуль старалась помогать во всем, в чем могла — мыла посуду, искала дрова. Спала она с собаками, позволяющими греться у их косматых теплых боков. Просыпалась раньше всех, умывалась, если рядом была вода, заплетала косу, сумев все-таки расчесать свои спутанные волосы.
Трудно приходилось в непогоду. От дождя и снега одежда Бахтигуль промокала, ноги, руки стыли. Девочка дрожала от холода, тогда бородач брал ее к себе и сажал впереди, укутав в свой халат. Спать тоже позволял в шатре. Но Бахтигуль чувствовала себя уютней с собаками. Заберется между ними, закопается в их шерсть и спокойно уснет.
Но больше всего Бахтигуль нравилось ехать на лошади. Выпрямится ровно, обеими руками крепко ухватится за луку седла и покачивается в такт шагам коня. Вокруг все видно, как птице, летящей в небе. И чувствовала себя в эти мгновения Бахтигуль такой счастливой! А то вспомнит она, как так же радовалась очень давно, так давно, что от этого воспоминания набегут слезы. Как ей не хватало добрых рук матери, как хотелось снова услышать скрипучий говор отца, спорившего с ней, и еще хоть раз заглянуть в пытливые желтые глаза волчицы, приходившей к ней в трудную пору жизни. Сейчас бы, вспоминала Бахтигуль, они всей семьей оставили пещеру, снова построили свой шалаш. Отец поставил бы силки и поймал птичку, из которой мать сварила бы ароматный суп. А потом они все вместе пошли бы за вкусными кислыми стеблями, растущими из-под земли, а она сорвала бы такой вместе с широким листом и сделала себе шапку, чему улыбнулась бы мама…
Вскоре караван повернул на восток и, преодолев перевал, начал спуск к большому селению, жилье в котором удивило не только Бахтигуль.
— Какие дома у них чудные, — заметил северянин, проезжая по узкой улочке, не раз размытой дождями, — из глины что ли… или из соломы?
Бахтигуль никогда не видела дома. Всю свою недолгую жизнь она провела в хижине и в пещере. По пути в это селение, которое караванщики назвали «Место, где продают камни», Бахтигуль видела большие полукруглые хижины — добротные, тоже покрытые войлоком, как и их хижина, но красиво украшенные разноцветными полосками по всему ободу. А вот глиняные хижины, вовсе не круглые, очень удивили девочку. Она даже подошла к одной и потрогала, что развеселило караванщиков.
— Слышь, северянин, и твоя подопечная, похоже, тоже мазанки видит впервые.
Бородач слез с коня и подошел к стене дома.
— Из глины! Так и есть! И солома замешана! Чудно, — повторил он, и Бахтигуль тоже повела головой, как он, копируя удивление.
Все в этом селении было для Бахтигуль в диковинку: и дома из глины, и люди — белокожие, с большими носами и очень выразительными, просто огромными глазами, и животные с горбом на спине, груженые, как лошади.
Караван прошел к краю селения, и люди остановились на ночлег рядом с таким же караваном, пришедшим в тот же день, только раньше. Бахтигуль слушала, как переговариваются люди, как внимательно посматривают на добро соседей, не раз замечала на себе любопытные взгляды и, уже зная, что ее приветливая улыбка вызывает у людей нехороший смех, опускала голову и уходила подальше.
Вечером, сидя у костра, главный караванщик негромко сказал:
— Утром перенесем товары на верблюдов. Лошадей оставим. Я договорился. Часть пути придется идти по пескам. Верблюд будет надежнее, хоть и дороже. Грузиться будем затемно, надо выйти раньше тех, — он кивнул в сторону другого костра. Раньше выйдем, раньше придем. Раньше придем, лучший товар возьмем. И свой подороже отдадим. Ты, северянин, давай девчонку пристраивай. Дорога в песках трудная. Воду опять же с собой везти надо. Ухо востро держать. Поговаривают, разбойничает там кто-то. И товар забирают, и людей пленят. Так что оставь ее лучше. Твои глаза и меч нужны, чтобы добро защищать, а не за девчонкой присматривать.
Бахтигуль каким-то внутренним чутьем понимала, что речь о ней. Да и поглядывал бородач на нее с жалостью, как мать смотрела на отца, когда они уходили из пещеры.
Когда северянин встал, взял ее за руку и повел к ближайшему дому, Бахтигуль все поняла.
— М-м-м, — заверещала она, повиснув на его руке.
Он остановился, присел перед ней на корточки, погладил по головке.
— Понимаю, боишься. Не бойся, назад пойдем, я тебя заберу. А пока поживешь у людей. Я вот за тебя им кое-что оставлю, чтобы не обижали, кормили. Не бойся. А там, — он махнул рукой в ночь, туда, где расходились горы и открывалась необъятная ширь земли, — там опасно. Поживешь тут немного, и мне так спокойней будет. А, ясноглазая ты моя… даже не знаю, как зовут тебя. И сказать не можешь… Ладно, вернусь, придумаем тебе имя.
Бахтигуль всхлипнула и бросилась бородачу на шею. Обвила ее ручонками, прижалась всем тельцем.
— Ох, сердешная, разжалобишь ты меня совсем… ну, пойдем, пойдем, поищем, кто тебя приютит.
Бахтигуль, казалось, поняла его, отпрянула и, вложив свою ручку в большую крепкую ладонь, согласно пошла рядом.
В доме, куда ее привел бородач, жила семья, зарабатывающая на пропитание, как почти все жители селения, обслуживая путников. Под просторным навесом, крыша которого поросла травой, останавливались пешие путники.