«Битлз» in the USSR, или Иное небо
Шрифт:
Уловка жены не ускользнула от внимания Джона, но он снисходительно относился к ее шашням – и с Геффеном, и с Дугласом, и с Хавадтоем, и с кем угодно еще. Он отвечал ей тем же – в конце концов, «открытый брак» был одним из главных достижений четы Леннонов.
Наконец они перешли непосредственно к записи и как проклятые проработали больше пяти часов с одним-единственным перерывом. Они издергали себя и звукоинженеров и уже несколько раз перессорились в пух и прах. Когда Гордон Гроуди с подвыванием зевнул во время подпевки, чем загубил ее, Джон наклонился
– Что-то сегодня не идет. Может, отложим на завтра?
– Ты забыл, что со дня на день мы летим в Лондон? – возразила она. – Ты хочешь, чтобы мой альбом остался незаконченным?! – В ее голосе явственно сквозили истерические нотки.
– Остынь, – бросил ей Джон, обернулся к музыкантам и скорчил суровое выражение лица. – Слушайте, вы, лоботрясы! Так не пойдет! Мы не можем тратить по две недели на запись одной песни. Я сам – долбаный лентяй, но до вас мне далеко. Соберитесь. Мы должны закончить этот трек сегодня – и точка. Ясно?
– А почему бы все-таки не отложить на завтра? – спросил Геффен, словно слышал короткую перепалку супругов.
– Точно! – подхватил идею басист Тони Левин. – Или вообще отдохнем денек, а продолжим в среду.
Музыканты одобрительно загудели.
– Почему не отложить?! – переспросила Йоко. – Да потому что мы платим вам не сдельно, а по часам! Еще пара таких «деньков», и мы вылетим в трубу, – добавила она скорее Джону, чем музыкантам. По большому счету она презирала их, считая не более чем наемными рабочими. И такое отношение было взаимным. До конца альбома осталось записать сопровождение к пяти песням, но музыканты относились к ним с подчеркнутым пренебрежением, и Йоко это бесило.
– В общем, так, народ, – пресек распри Джон. – Давайте работать. На сегодня осталась всего одна вещь. Как ее?…
– «Твои ноги», – подсказал Тони.
– «Руки», бакаяро*, твою мать! – взорвалась Йоко. – Сколько раз повторять?! [* Кретин, дурак (яп).]
– А я тоже не врубаюсь, где там руки, а где ноги, – возмутился Хьюго Маккракен. – И когда я должен, наконец, брать этот хренов «септ»?
– Там же написано! – Йоко потрясла над головой пачкой бумаги. – Септ – после «йуменимаде миру».
– А-а, тогда ясно, – не без иронии откликнулся Хьюго.
– В самом деле, Йоко, – примирительно улыбнулся Джон. – Ну, давай ты сделаешь подстрочник, так всем будет легче.
Йоко пожала плечами:
– О'кей. Потом сделаю. А сейчас – тишина. «Твои руки», дубль номер два. Айн, цвай, драй!…
Все складывали инструменты, когда из аппаратной позвали:
– Джон, тебя к телефону. Он зашел в накуренную комнату и поднял трубку:
– Слушаю.
– Привет, это Питер.
– Который из трех с половиной дюжин Питеров, которые имеют честь меня знать?
– Самый первый, – не растерялся собеседник. И после паузы добавил: – Который Браун.
– Бог мой! Пит?! Сколько лет, сколько зим! Ты – единственный из всех этих чертовых Питеров, кого я рад слышать. Все остальные – конченые мудаки! Ну, может, кроме Шот-тона. Да и тот…
Питер Браун и впрямь был одним из немногих в окружении «Битлз», о ком у Джона остались теплые воспоминания.
– И чего это ты вспомнил обо мне? – продолжал он. – Ах да, понял. Это Пол успел разболтать тебе о нашей скорой встрече.
– Ты не представляешь, насколько скорой. Но сперва скажи, это правда?
– Да. – Джон посерьезнел. – Мы действительно решили воссоединиться. «Битлз» воскреснет.
– Ладно. – Питер почему-то тяжело вздохнул. – А теперь послушай меня. Вчера вечером в «Стигвуд» позвонили из русского посольства и заявили, что хотят видеть вас на гастролях в СССР. Я посмеялся, сказал, что «Битлз» не существуют и положил трубку. Но сегодня не удержался и позвонил Полу. А он мне: «Снова в СССР? Передай, что мы будем». И все мне рассказал…
Джон почувствовал, как по его спине побежали мурашки. Он привык считать, что совпадений не бывает, что всякое совпадение есть некий знак. Два звонка – русских Питеру и Пола ему – не могли быть простой случайностью.
– Постой, постой, – остановил он менеджера, – объясни мне, черт побери, только одно. С какого рожна русские захотели нас к себе через десять лет после того, как мы развалились?
– Это ты спрашиваешь у меня? Назовем это «загадочной русской душой»… До-сто-евски… А может, они у себя за железным занавесом просто не в курсе. Я пытался обсудить это с Полом, но он несет всякую ахинею. Что, мол, это «знамение». Приплел какого-то Бисмарка, который сказал, вроде бы Мэри Хопкин, про то, что русские «долго запрягают, но быстро едут», только я не понял, что все это значит. А мой партнер по бизнесу бывал в Советах и говорит, что в их бюрократической машине любая идея может вариться века…
– Ладно, неважно, – снова прервал его Джон. – Я думаю, мы этого никогда не узнаем.
Зато узнаем мы.
Все началось с почти ежедневного скандала в семье генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Брежнева.
– Галя! – в очередной раз отчитывал он свою непутевую дочь. – Я устал одним глазом следить за страной, а вторым – за тобой! Я все готов тебе простить, но пьянка в Эрмитаже – это уже ни в какие ворота!
– Да, папа, возможно, я виновата. – Женщина страдальчески свела густые фамильные брови. – Но что мне делать?! Я немолода, некрасива и неталантлива. Чем еще я могу удивить любимого человека, кроме твоих связей и возможностей?
– Какого опять «любимого человека»? А если узнает Юра? Снова мне с ним объясняться? Какая любовь, Галя? Тебе за пятьдесят! Я еще от Лиепы с Кио не отошел!
Но при виде страданий на лице дочери отцовское сердце все же смягчилось.
– А того, что ты – моя дочь, не достаточно ему, чтобы удивиться? – спросил он на тон ниже.
– Да он, когда об этом узнал, так перепугался, что я еле его удержала. Понимаешь, папа, он не ваш – не карьерист, не партийный работник, он – художник. Художник с большой буквы.