Битва за Дарданеллы
Шрифт:
Человек дела, Наполеон тут же карандашом лихо обкорнал на карте прусское королевство более чем на треть. Часть земель он отдал полякам, другую, к западу от Эльбы, своему брату Жерому, образовав из них королевство Вестфальское. Пытаясь спасти хоть Магдебург, Фридрих Вильгельм вызвал в Тильзит свою красавицу жену Луизу. – Очаруй этого людоеда! – попросил он… – Я постараюсь, мой милый! – ответила королева.
Наполеон проявил к Луизе максимальную любезность, изощряясь в комплиментах и эпитетах. В одну из встреч он даже подарил королеве розу, но Магдебург все же у Фридриха Вильгельма отобрал.
Из собственноручной заметки Александра Первого, помеченной Тильзитом 24 июня / 6 июля 1807 года: «Я прошу
7 июля 1807 года был подписан договор о союзе, дружбе и мире между двумя императорами. Отныне Россия должна была воевать со своим вчерашним союзником Англией, присоединившись к континентальной блокаде. Кроме этого, Александр признавал Наполеона императором, как и все его завоевания. На торжествах по случаю перемирия Александр, нацепив поверх ленты ордена Андрея Первозванного ленту Почетного легиона, выглядел весьма довольным.
– Не так все плохо, – говорил он Куракину. – Мы не потеряли ни пяди своей земли, по-прежнему вершим политику в Европе, кроме этого, Наполеон поможет нам замириться с турками и даст свободу действий против Швеции.
Затем императоры дарили ордена. Александр вручил звезды Святого Андрея: Жерому, Талейрану, Мюрату и Бертье. Наполеон в свою очередь вешал кресты Почетного легиона русским сановникам. Но когда Александр предложил французскому императору наградить столь почетной наградой и Беннигсена, тот откровенно поморщился. Увидев это, Александр побледнел. Он понял намек Наполеона, не желавшего награждать убийцу Павла Первого. Для самолюбивого и мнительного Александра это была настоящая пощечина. Безродный корсиканец наглядно продемонстрировал ему, что в душе презирает как самого палача, так и Александра, стремящегося осыпать наградами убийцу собственного отца.
Уже вечером после торжеств французский император признался брату Жерому:
– Все было в общем-то неплохо! Единственно, что было противно, когда сын просил орден убийце отца!
Тильзитское стояние армий подходило к концу. Императоры разъезжались. За ними следом расходились по квартирам и армии. Наполеон возвращался в Париж через раболепствующую Германию. Франция встречала его с радостью, Наполеон торжествовал:
– Как бы ни сложилась моя судьба дальше, но Тильзит всегда будет моим самым счастливым временем жизни! – говорил он сидящему рядом в карете Талейрану.
За спинами толп, кричащих от восторга, стояли немногие, кто понимали, что самые большие жертвы французского народа еще впереди. На них шикали:
– Вы что не радуетесь величию Франции? Ведь император принес нам мир!
– Это не мир, а всего лишь передышка перед новыми побоищами!- отвечали немногие.
От них шарахались, как от чумных, и снова ликовали. Ах, если бы могли они заглянуть всего лишь на несколько лет вперед… Увы, это не дано никому!
У отъезжающего домой Александра Первого настроение было иное.
– Я знаю, что заключенный мною мир особой радости в Петербурге не вызовет! – вздыхал император. – Впрочем, ничего страшного в том нет. Поохают, как обычно, да перестанут!
Именно в этот момент пришло известие о блестящей победе при Афонской горе эскадры вице-адмирала Сеня-вина. Восторженный историк Карамзин прислал в Тиль-зит письмо: «Сенявин, по причине достохвалъных своих поступков и уважения своей нации, которое он успел заслужить, почитаемый как ученик адмирала Мордвинова, гоним за оное».
Многие считают, что тайную злость и зависть на своего удачливого флотоводца император затаил именно тогда. Историк Н. Каллистов пишет: «По человечеству, Александр Первый завидовал Сенявину тогда, когда сам, будучи во многом виноват в неудачах, сопровождавших в эту войну нашу армию, только и слышал от Се-нявина, что об успехах флота. Тут Аустерлиц…, уязвленное военное честолюбие, неизбежность новых поражений, тяжкие думы о будущем, полное крушение планов войны, разгром под Фридландом, а Сенявин так и сыпет донесениями: «Вашему императорскому величеству всеподданнейше доношу:…разбил, захватил, занял, взял в плен, уничтожил, истребил…» Этим резким контрастом в настроениях, которые Александр Первый воспринимал тогда от горячо любимой им неудачливой армии и нелюбимого победоносного флота, и создавалось, и питалось чувство зависти к Сенявину».
На отрицательную черту в характере императора – зависть к своим подчиненным – указывали многие. Но и это не все! В своих воспоминаниях его современник С. А. Тучков писал, что император предпочитает «терпеть урон от беспрекословного повиновения, нежели выгоды от решительности. Правило сие он распространил и на главнокомандующих». Что же до Сенявина, то он-то как раз и отличался решительностью!
Однако пока Александру Первому было не до сведения счетов со своим счастливым «соперником» по славе. Сейчас ему предстояла встреча с Россией, оглушенной позором Тильзита. Александр готовился к тому, что подписанный им договор не будет воспринят с радостью. Но то, что произошло после возвращения императора, было просто неописуемо! Первым человеком, кто дал оплеуху Александру в присутствии всего двора, была его мать Мария Федоровна. Когда сын подошел к ней поприветствовать, она отстранилась от него.
– Мне неприятно целовать друга Бонапарта! – сказала императрица холодно и демонстративно.
Александр остался стоять посреди залы, оплеванный и растоптанный. Присутствовавший при этом граф Семен Воронцов, циник и острослов, съязвил:
– Подписавши мир в Тильзите, в Петербург совершили въезд на ослах!
Граф Петр Толстой, человек прямой и честный, напомнил императору:
– Берегитесь, государь, а не то кончите, как ваш отец!
В великосветских салонах, не таясь, обсуждали, как бы сподручней постричь императора в монахи за измену России, а канцлера Румянцева отправить торговать квасом. Эти крамольные разговоры поддерживала сама Мария Федоровна. Вторя ей, митрополиты сочли греховным повеление Александра отменить анафему Наполеону, как антихристу. Несмотря на все указания императора и Синода, по городам и весям, как и раньше в церквах, на чем свет стоит кляли французского узурпатора. Официально держава повиновалась своему самодержцу, но роптали все: от первого царедворца до последнего крестьянина. В театрах в те дни на ура шла трагедия Озерова «Дмитрий Донской». Публика ревела от восторга и устраивала громкие овации, когда в ответ на предложение Мамая о подчинении князь Дмитрий гордо говорил: «Ах, лучше смерть в бою, чем мир принять бесчестный!»
Подвыпившие гвардейцы во главе с будущим декабристом князем Волконским, возвращаясь под утро от цыган, били камнями стекла'во французском посольстве. Наполеоновский посланник генерал Савари по этой причине к окнам близко не подходил, а при себе даже ночью держал пару заряженных пистолетов. Неугомонный гусар Михайло Лунин, бретер и забияка, завел себе шелудивого, ободранного, но злобного пса, бросавшегося с лаем на прохожих, если крикнуть «Бонапарт»! Но всех перещеголял граф Ростопчин. Он купил за огромные деньги бюст Наполеона и, разбив супостату голову, приспособил его под ночной горшок. Отныне, принимая гостей, он неизменно говорил, к всеобщему удовольствию: – А не хотите ли, господа, в Бонапартия?