Битва за Дарданеллы
Шрифт:
Прошла неделя, началась другая… К концу подходило продовольствие. Если поначалу варили на всех баранью похлебку и пекли лепешки, то теперь довольствовались сухарной кашицей, да и той давали немного. Но хуже иное. В крепости уже почти не было воды. В одну из двух оставшихся цистерн попало ядро и пробило большую дыру. Пока заделывали, почти вся вода ушла в землю. Люди ели мокрую землю… У последней цистерны выставили вооруженный караул. Несколько раз от «Венуса» и «Шпицбергена» к крепости прорывались под огнем баркасы с бочками, но это была капля в море… Подейский в очередной раз уменьшил дневную порцию воды. Каждому
– Мне сегодня что-то пить не хочется! – пробурчал он и, резко развернувшись на каблуках, ушел.
В один из дней у ворот крепости появился парламентер грек. Размахивая белым флагом, он прокричал, что паша предлагает коменданту выгодные условия сдачи крепости. – Жди ответа! – велели ему.
Пока парламентер переминался с ноги на ногу, на стене появился один из стрелков греческого легиона и узнал своего брата. Начался разговор, сразу перешедший с расспросов о родных и близких на взаимные упреки.
Парламентер оправдывался, ссылаясь на бедность и обстоятельства.
– Смотри, как Бог награждает правое дело! – кричал со стены защитник. – Мы были бедны, а теперь я получаю хорошее жалованье и даже сам могу помочь тебе деньгами, а что ты получишь от своих турок, кроме хорошего пинка? – Мы оба служим судьбе!
– Нисколько! Я служу православному государю, а ты врагам Бога и церкви! Я защищаю свое Отечество, а ты помогаешь его угнетать! Мы теперь враги и может статься, что твоя рука лишит меня жизни, или я нанесу тебе смерть. Посуди сам, какое покаяние может очистить твою душу? Церковь будет проклинать тебя, а заменя будет молить! Тебе нет надежды в будущем, а я твердо уповаю на милосердие моего Бога! Разговор братьев был прерван появлением Подейского.
– Передай своему Кыдым-Углу, что он ошибается, думая, что имеет право предложить мне капитуляцию! Напротив, я надеюсь, что скоро сам паша будет просить об этом!
Расставшись, оба брата получили разрешение коменданта на следующий день снова встретиться и поговорить. Паша, узнав о родственных связях парламентера, эту встречу тоже одобрил, имея в том свой интерес. Когда браться начали разговор на второй день, то посланец турок начал кричать, что паша обещает каждому из греков за сдачу крепости по пятьсот пиастров, сумму, весьма немалую! Тенедосским жителям сверх того он дает слово отстроить дома и заплатить все убытки!
– Ты больше не брат мне, а враг кровный! Убирайся прочь и больше не приходи! Если мы теперь и встретимся, то только на поле битвы! Я буду ждать этой встречи! – прокричал в ответ защитник крепости и удалился.
Современник пишет: «В пылком усердии преданности своей к России греки снова и торжественно клялись пролить за русских последнюю каплю крови. Сим случаем пробудилась ненависть их к туркам. Они с яростью приступили было к дому, где содержались пленные, но караульный офицер, поставив солдат пред окнами, остановил тем ожесточенных».
История сохранила имена храбрых греческих воинов – защитников Тенедоса. Жан Миканиото во время боев за шанцы захватил турецкое знамя. После этого он сумел сжечь кофейный дом, стоящий под самым левым фасом крепости, откуда турки очень вредили нашим артиллеристам ружейным огнем. Миканиото, переодевшись в турецкое платье, ночью прокрался к дому и, облив его горючим составом, зажег, после чего под выстрелами спрыгнул в крепостной ров и вернулся обратно. Другой грек, Мишель Крутица, из Смирны, спасшийся со взятого турками капера в одной рубашке, сражался на наиболее опасных участках обороны. Не раз и не два под яростным огнем турецких пушек ездил он на стоящие в море корабли с донесениями. Во время пожара «Гектора» Крутица с матросами сумел отвести уже полыхающий бриг от стоящего рядом «Богоявленска», чем и спас последний.
Однако положение осажденных с каждым часом все больше ухудшалось. Турки по-прежнему заваливали крепость градом ядер, наши могли отвечать лишь малым. На верхней площадке самой высокой из башен комендант посадил самого глазастого из своих солдат. Инструктировал кратко:
– Сиди и жди Сенявина! Как увидишь, беги прытью ко мне и ори во все горло!
– А ежели не придет? – усомнился было глазастый.
– Типун тебе на язык, дурень! – аж сплюнул от злости майор. – Митрий Николаич ни за что нас, сердешных, в беде не бросит и турку на съеденье не выдаст! Мое слово верное – придет!
– Нам бы еще хоть чуток продержаться! – говорил Подейский теперь всем и каждому, тыча пальцем в башню. – Там у меня уже и смотрящий сидит, а потому приободритесь и ждите, скоро кричать станет!
На душе же командира Козловского полка было муторно. Волновала судьба острова, беспокоило отсутствие известий от Сенявина. Как там дела у флотских? Настигли ли турок? Удалось ли их одолеть?
На офицерском совете было решено с последней кружкой воды выходить с артиллерией из крепости и искать смерти в поле.
Позднее один из очевидцев этой беспримерной обороны вспоминал: «Чем больше чувствовали они притеснения от неприятеля, чем опаснее становилось положение их, тем с большею деятельностью и твердостью работали на батареях, тем охотнее и отважнее заступали места убитых и раненых».
А непрерывная бомбардировка шла уже двенадцатый день… По ночам турки спали, три раза в день делали перерыв на намаз, а в остальное время палили из пушек. Наши отвечали тем, что собирали по дворам ядра турецкие и отправляли их обратно. Но порох уже кончался. Все то и дело поглядывали на башню, не закричит ли смотрящий. Но тот все молчал.
– Можа, заснул? – вопрошали служивые мрачно. – Можа, пальнуть в его для острастки, чтоб бойчее был?
– Не надоть! – останавливали таких. – Где мы найдем себе ишшо глазастого?
К Подейскому подошел начальник греческих стрелков:
– Мои воины начинают сомневаться, будет ли адмирал Сенявин столь удачлив, что одолеет турецкий флот и успеет к нам на помощь!
– Пусть не сомневаются! Все будет именно так! – пожал плечами полковник.
– Я-то понимаю, – вздохнул грек. – Но остальные! Позвольте мне сделать торжественное гадание для удовлетворения любопытства!