Битва за Дарданеллы
Шрифт:
Едва крепость освободилась от осады, офицеры Козловского полка перенесли Броневского из порохового погреба в один из сохранившихся домов. Забежавший гренадер принес лейтенанту узелок с самыми необходимыми вещами и записку. Броневский развернул ее и прочитал: «Услышав, что вы лишились вашего имущества и тяжело ранены, зная при том, что вы не согласитесь принять посылаемые при сем вещи, я лучше желаю, чтобы вы меня не знали, нежели не приняли того, что для вас необходимо, а мне излишне. Не ищите меня, труд ваш будет напрасен, довольно я ваш друг и ничего больше не желаю, как вашего выздоровления…»
– Кто тебе это передал? – спросил лейтенант гренадера.
– Не
Впоследствии Броневский потратил немало времени и сил, чтобы разыскать своего неизвестного благодетеля, но так ничего и не узнал о нем. Что ж, так, наверное, и должно быть: настоящее добро не нуждается в ответной благодарности… А затем прибыл старый друг лейтенант Насекин. Увидев лежащего, пошутил:
– Эко ты здесь вылеживаешься, пора и честь знать! Собирай вещи и поехали! – Куда? – Куда же еще? Домой, на «Венус»!
Спустя какой-то час Броневский был уже на борту «Венуса». Насекин самолично помог лекарю перевязать рану друга, сам поил его лекарствами. «Он был счастливее меня, имев случай опытом доказать свое ко мне расположение… Ходил за мною, как брат, как отец», – скажет впоследствии Броневский.
Развозов только на минуту спустился к нему, чтобы поприветствовать с прибытием на родной фрегат. «Венус» готовился вступить под паруса. По приказу главнокомандующего он должен был спешить на Корфу, чтобы отвезти раненых и доставить пленного адмирала Бекир-бея, а также лейтенанта Розенберга и фельдъегеря Фёдорова, отправляемых в Петербург с донесением об Афонской победе.
– О ранении твоем уже извещен адмирал. Он велел передать тебе свои самые теплые пожелания скорейшего выздоровления. Подвиг твой на Тенедосе не будет забыт и в рапорте на высочайшее имя главнокомандующий испрашивает тебе орден! – сказал капитан-лейтенант, по жимая слабую руку раненого.
Передал командир Броневскому и письмо из Катто-ро, которое тот так давно ждал. Mania писала о том, что бесконечно любит своего Володю и очень скучает по нему, что каждый день молится за его здоровье и просит Небесную Заступницу об их счастье. От этих строк на душе лейтенанта стало хорошо и покойно, и он, наверное, впервые за все время ранения спокойно заснул.
Бекир-бея и капитана плененного корабля со свитой привезли на фрегат буквально за несколько минут до отхода. До этого времени турецкий адмирал квартировал на «Твердом» в сенявинской каюте и, как он сам говорил, «за короткое время столь привязался к Сеняви-ну, что при прощании они расстались искренними друзьями».
В тот день на эскадре прощались с погибшими. Корабли приспустили все флаги. На «Рафаиле» хоронили своего храброго командира. Лукина, как и всех других, решено было, памятуя о судьбе несчастного Игнатьева, погребать в море. На корабль съехались офицеры со всей эскадры, прибыл главнокомандующий. Команды выстроились по «общему сбору».
Вот как описывает это печальное для всех событие лейтенант Павел Панафидин: «Наконец настала горестная минута расстаться нам с почтенным нашим капитаном. Со всеми почестями, должными начальнику корабля, опустили его в воду, под голову человек его положил большую пуховую подушку, тягости в ногах было мало, и тело его стало вертикально, так что место его головы, впрочем закрытой, осталось на поверхности воды. Вся команда в голос закричала, что «батюшка Дмитрий Александрович и мертвый не хочет нас оставлять». Простой сей случай так нас поразил, что все мы плакали, пока намокшая подушка перестала его держать на поверхности воды. Он от нас скрылся навсегда. Мир тебе, почтенный, храбрый начальник. Я знал твое доброе, благородное сердце и во все время службы моей не был обижен несправедливостью! Тебе много приписывали неправды, твой откровенный характер был для тебя вреден, и твоя богатырская сила ужасала тех, которые тебя не знали…»
Поодаль от остальных стоял, украдкой вытирая слезы платком, контр-адмирал Грейг. Давно ли они вместе с Лукиным провожали в последний путь погибшего при Дарданеллах Игнатьева и вот теперь пришла его очередь прощаться и с Лукиным.
После погребения командира «Рафаила» офицеры разъехались по своим кораблям. Печальная церемония прощания с павшими продолжилась уже по всей эскадре.
Погибшие со вчерашнего вечера рядами лежали в новом платье на шканцах. Корабельные батюшки всю ночь читали над ними «Псалтырь». Поутру, загодя, у бортов поставили козлы с досками. В присутствии командиров и всех офицеров священники отслужили панихиду. Печально пели хоры корабельных певчих. Затем друзья и товарищи простились с павшими. Целовали в холодные лбы:
– Прости, Митюха, что теперича жив остался! Когда-нибудь да свидимся!
Затем покойников зашили в парусину. Последний стежок, по старинному морскому обычаю, делали через нос. К ногам привязали по ядру. В молчании перенесли саваны на доски, их наклонили за борт, и мертвые тела одно за другим с легким всплеском навсегда исчезли в пучине.
Вечером офицеры «Рафаила», собравшись в кают-компании, поминали своего командира. Говорили мало. Каждому вспоминалось и думалось о своем.
– Послушайте, господа! – взял слово Павел Панафидин. – Неизвестно отчего, но над нашим отрядом словно висит некое проклятье. Вначале разбился корвет «Флора» и вся его команда попала в плен к туркам, затем при Дарданеллах пал капитан-командор Игнатьев, несчастья которого не прекратились даже с его смертью, и вот погиб наш храбрый командир! Отчего же сие может быть?
– То нам, смертным, неведомо! – покачал головой лейтенант Макаров. – На все воля Божья! Помянем лучше еще раз нашего Дмитрия Александровича! Пусть дно морское будет ему пухом!
Любопытно, что находившийся с Сенявиным на «Твердом» дипломатический агент Поццо-ди-Борго втихомолку отправил письмо на имя императора, где со знанием дела покритиковал адмирала за упущенные возможности. Заодно попросил для себя за свершенные в бою при Афонской горе подвиги… Георгиевский крест!
В тот же день отправил подробный рапорт в столицу и Сенявин. И он просил о наградах. Просил не мало: пять сотен солдатских крестов. В кают-компаниях офицеры читали вслух героические оды:
Все встали в строй, текут, текут, предводит их победа:Бежит из града в град поклонник Магомеда.Уж стонет в их руках окованный ага…Красуйся, славою Россия вознесенна!Изумлеваясь, зрит на мощь твою Вселенна.Не Бельт един тебе и Каспий платит дань, –Тебе Средьземный Понт колена преклоняет;Тя равно возвышает пред солнцем мир и брань…Над кораблями Средиземноморской эскадры все еще трепетали приспущенные в знак траура флаги. Погребение павших – как послесловие сражения, его неизбежный и печальный «постфактум». Вспугнув чаек, грянул прощальный салют. Минута и вновь взметнулись вверх Андреевские стяги. Российские моряки были полны решимости продолжить с кем бы то ни было битву за Дарданеллы.