Битва за Кавказ
Шрифт:
— Ты, Осман, старший. Как скажешь, так и будем делать, — ответил один из чабанов.
— Если слово за мной, то я решаю гнать овец дальше, как велел председатель.
— А если гяуры вернутся? — высказал опасение один из чабанов.
— Мы свернём с дороги, погоним там, — указал в противоположную от Терека сторону Бекташев.
— Что же, быть по-твоему, — согласно закивали чабаны. — Погоним овец дальше.
Собранная отара снова двинулась в путь.
Спустя немного времени по дороге, с которой они свернули, пропылила длинная колонна танков. А впереди и правее
Был уже полдень, когда неожиданно из-за холма появился бронетранспортёр, тот самый, что повстречался утром. Он уже почти миновал отару, как вдруг вернулся.
— Хальт! — махнул рукой гитлеровец, подкатив к Осману Бекташеву. — A-а, это есть опять ты! Почему гнал овец Кизляр? Туда неможно! Тебе ми говориль?
Осман молчал.
Сидевший в бронетранспортёре капитан что-то сказал, и гитлеровец продолжил:
— Герр хауптман даль бефель — как это? Приказ: всех собирайт.
Он начал кричать, подзывая чабанов.
Хафиз подошёл последним, когда из бронетранспортёра уже вышел капитан, а за ним и другие гитлеровцы.
Высокий сутуловатый офицер, не глядя на чабанов, медленно расхаживал, разминая затёкшие ноги. Осман слез с коня и стоял впереди.
— Немецки приказ нужно выполняйт, — произнёс гитлеровец. — Кто его не выполняйт, того мы расстреляйт. Ферштейн? Ти, — он ткнул пальцем в Османа, — ти будем расстреляйт.
Бекташев не успел даже слова произнести в ответ, как два гитлеровца схватили его под руки, отвели в сторону и толкнули. Осман упал. И тотчас прогремела очередь. Хафиз едва сдержал себя, чтобы не броситься на убийц. Сжав кулаки, он стоял с побелевшим лицом. Чернобородый чабан крепко схватил его за руку, но Хафиз не чувствовал впившихся в тело пальцев. Потом, не выдержал, бросился к истекающему кровью отцу.
Он не слышал, что говорили немцы, и не видел, как они уехали. Он был словно во сне.
А когда отца хоронили, двое чабанов сказали, что вернутся: заберут с собой часть овец и погонят их назад. Но остальные с ними не согласились:
— Мы пойдём к Кизляру.
— А я останусь тут, — заявил Хафиз.
— Как тут?
— Найду наших и отомщу за отца.
Ему никто не возражал.
Ночью Хафиз спал вместе с чабанами, а на рассвете тронулся в путь. Выйдя к Тереку, он нашёл у берега корягу, с её помощью перебрался на правый берег и угодил, на своё счастье, прямо в руки нашего охранения.
Горца привёл во взвод разведчик.
— Комбат приказал зачислить в твой взвод, — объявил он младшему лейтенанту Овечкину.
Хафиз был в лохматой бараньей шапке, на плечах рыжий заношенный чекмень, вместо сапог самодельные лапти из сыромятной кожи.
— Что у меня, ополчение? — попробовал возразить Овечкин.
— Не знаю. Только приказ надо выполнять.
Сопровождающий ушёл.
— Ты откуда? — спросил новичка младший лейтенант.
— Оттуда, — ответил горец и махнул рукой в сторону Терека.
— Ладно уж... Раз направили, стало быть, служи, как и все...
На рассвете 30 августа противник начал переправу у острова Али-Юрт. Оборонявшийся здесь стрелковый взвод подпустил гитлеровцев, а затем открыл по
Ночь на 1 сентября выдалась погожей и тихой. С заходом солнца летний зной сменился прохладой, и от Терека потянуло сыростью.
Направляя Алексея Быткова с напарником в секрет, младший лейтенант Овечкин предупредил:
— Глядите в оба! Особенно за тем берегом. В случае чего немедленно доложить! И себя не выдавать! Не курить, не разговаривать! Да не засните! Помните, что произошло у Чапаева?
— То, что произошло, все знают: не раз смотрели фильм. А вот как доложить, если что заметим? — спросил Алексей.
— Сам продолжай наблюдать, а Бекташева ко мне, — ответил взводный командир. — А вы, Бекташев, смотрите не заплутайте в темноте. И бегом: одна нога там, вторая — здесь...
Мысли унесли Алексея в Ростов-на-Дону, где находились отец и мать и где тоже были немцы. Как же далеко забрались фашисты! Неужели не выкурят их?! И ещё он думал, что завтра уже осень и с первым её днём наверняка начнутся нелёгкие бои.
А что оставалось делать, когда нельзя ни курить, ни слова вымолвить! Его напарник, Хафиз Бекташев, закутался в шинельку, уткнул горбатый нос куда-то в подмышку и тихо посапывает. А он, Алексей, должен слушать шорохи ночи, вглядываться в темень, ожидая, когда кончится смена.
Звёзды мерцали, подмигивали, и ему чудилось, что они переговариваются и никак не могут высказаться до конца и что, если вслушаться, то можно уловить шелест. Он затих, стараясь услышать звёздный шорох, но вместо него в ночной тиши отчётливо прогремела далёкая автоматная очередь, и Алексей увидел, как стремительно полетели за реку три зеленовато-голубых светляка.
Тотчас с противоположного берега взмыли одна за другой в разных местах ракеты. Алексей припал к земле. Пока слепящий комок описывал крутую дугу, он успел разглядеть в торопливом мертвенном свете и чёрную воду реки, и глухую стену опушки рощи, и шелестящий слева камыш.
Ракеты погасли, и снова всё погрузилось в черноту.
Ядро заставы, как называл младший лейтенант занимаемую взводом позицию, располагалось позади, на круче. Туда вела по крутому склону тропа.
Алексей представил себе Овечкина. Небольшого роста, с обгоревшим носом, он походил на задиристого подростка. Ничего не было в нем командирского, лишь вырезанный из жести квадратик — «кубарь» — на желтовато-серой петлице указывал на его начальствующее положение. Однако же все его слушались, далее побаивались, и приказы выполняли беспрекословно.
Наступила полночь. Речная свежесть уступила место промозглой прохладе. Земля отдала тепло и холодила, заставляла ворочаться с боку на бок, подтягивать колени под короткополую пехотную шинельку. Алексей отвернул воротник, на самые уши натянул пилотку.
Они договорились, что через два часа Хафиз сменит Алексея. По расчётам солдата, два часа уже прошли, но, боясь ошибиться и разбудить напарника раньше времени, он терпеливо выжидал. А время тянулось томительно медленно, ползло улиткой.