Битва за Рим (Венец из трав)

Маккалоу Колин

– Не знала.

– Но теперь-то знает?

– Разумеется.

– Что ж… я немного знакома с молодым человеком, о котором ты говоришь, и уверена, что она с ним будет много счастливее, чем с Марием-младшим.

– Я считаю точно так же! – рассмеялся Сулла.

– А что Гай Марий?

– Он тоже не желает для своего отпрыска этого брака. Он прочит Марию-младшему дочку Сцеволы.

– Он получит ее для сына без больших сложностей, – рассудила Аврелия и поприветствовала какую-то подошедшую к ним женщину: – Ave, Турпилия!

Женщина, похоже, хотела переговорить с Аврелией. Сулла воспользовался этим, чтобы окончательно откланяться, предоставив женщинам беседовать друг с другом, и растаял в темноте. Он не боялся в одиночку разгуливать ночью по этим местам. Аврелия тоже не беспокоилась за него. Единственное, что ей показалось странным, – это то, что вместо того, чтобы спускаться вниз, к Форуму и Палатинскому холму, он направился вверх по улице Патрициев. Направлялся же Сулла к дому Цензорина, который проживал в респектабельном районе, населенном всадниками. Но все же не настолько респектабельном, чтобы жители его могли позволить себе носить дорогие изумрудные линзы.

Привратник в доме Цензорина поначалу не хотел его впускать, но Сулла умел обращаться с этой породой людей. Он так свирепо глянул на того, что в голове слуги словно бы щелкнула какая-то задвижка, и он машинально распахнул дверь перед грозным гостем. Все с той же угрожающей улыбкой на лице Сулла прошел по узкому коридору в гостиную и остановился, озираясь по сторонам. Слуга же поспешил на поиски хозяина.

Жилище Цензорина выглядело изнутри очень мило. Фрески на стенах были совсем свежие и изображали – в новомодном стиле, в красных тонах – мифологические сцены с Агамемноном и Ахиллом. Изображение обрамляли расписные темно-зеленые панели с нарисованными на них агатами. Пол был выложен цветной мозаикой. Темно-лиловые занавеси явно происходили из Тира, а кушетки были устланы прекрасными, шитыми золотом покрывалами ручной работы. Вовсе недурно для среднего представителя сословия всадников.

– Чего тебе угодно? – раздался резкий голос Цензорина, который выскочил из внутренних помещений, возмущенный вторжением чужака и недосмотром слуги.

– Мне нужен твой изумруд, – спокойно отозвался Сулла.

– Мой… что?

– Ты прекрасно слышал, Цензорин. Изумруд, данный тебе посланцами Митридата Понтийского.

– Митридата Понтийского? Я не знаю, о чем ты. У меня нет никакого изумруда!

– Врешь, есть! Отдай его мне!

У Цензорина в горле словно застрял ком, лицо побагровело, затем побелело.

– Давай сюда изумруд, ну!

– Ты получишь от меня только приговор и ссылку!

Не успел Цензорин шевельнуться, как Сулла шагнул к нему вплотную и положил руки ему на плечи. Со стороны могло показаться, что они слились в любовном объятии. Однако руки Суллы вовсе не были руками любовника: словно стальные клещи они впились в плоть противника, терзая ее.

– Послушай, презренный червь, – вновь заговорил Сулла спокойно, почти любовно. – Мне случалось убивать и гораздо более достойных противников, чем ты. Не смей являться в суд, а не то тебе конец. Я не шучу. Сними свои смехотворные обвинения, иначе ты будешь мертвее легендарного Геракла. Мертвее, чем женщина со свернутой шеей под скалами Цирцей. Мертвее, чем тысяча зарубленных германцев. Мертвее любого, кто вздумает мне угрожать. Мертвее Митридата, которого я тоже убью, если решу, что так надо. Можешь передать это ему при встрече. Он поверит. Он помнит, как убегал, поджавши хвост, из Каппадокии, когда я велел ему убираться. Потому что он знал, что я не шучу. И ты это тоже теперь знаешь, верно?

Цензорин ничего не ответил и даже не пытался освободиться от железной хватки страшного гостя. Неподвижный, почти окаменевший, с судорожно вырывающимся из груди дыханием, он в упор глядел в лицо Суллы, точно видел его впервые, и не знал, что же ему делать. Рука гостя скользнула ему под тунику, где нащупала предмет, привязанный к концу длинного ремешка. Вторая рука нырнула еще ниже и впилась Цензорину в мошонку. Тот завизжал, как собака, через которую переехала повозка. Пальцы Суллы порвали ремешок, словно нитку. Он сжал в ладони драгоценный камень, вынул его и сунул себе в тогу. На визг хозяина дома никто не прибежал. Сулла повернулся и направился к выходу.

– Теперь я чувствую себя гораздо лучше! – воскликнул он, стоя на пороге, и рассмеялся так, что даже захлопнувшаяся дверь не могла заглушить в ушах Цензорина этот жуткий смех.

* * *

Позабыв о своем гневе, вызванном своеволием дочери, Луций Корнелий Сулла с легким сердцем спешил домой, и на лице его играла счастливая улыбка. Однако радостное настроение мгновенно испарилось, стоило ему лишь отворить родную дверь. Вместо притихшего дома и спящих домочадцев он обнаружил зажженные светильники, толпу неизвестных молодых людей и плачущего управляющего.

– Что случилось? – встревоженно обратился Сулла к последнему.

– Твой сын, Луций Корнелий… – начал было тот, но осекся.

Не дожидаясь продолжения, Сулла бросился в большую комнату, где лежал больной юноша. У дверей его встретила Элия, закутанная в шаль.

– Что с ним? – спросил Сулла, хватая и встряхивая ее.

– Мальчик очень болен, – прошептала она. – Два часа назад мне пришлось послать за лекарями.

Протиснувшись между лекарей, Сулла шагнул вперед и очутился рядом с ложем сына. Лицо отца выражало благодушие и покой, когда он обратился к юноше:

– Что же, сын, ты так всех пугаешь?

– Отец! – просияв, воскликнул Сулла-младший.

– Так что с тобой?

– Мне так холодно, отец… Ты не против, если я при посторонних буду называть тебя папой?

– Конечно, не против!

– Холод… и боль. Просто ужас…

– Где, сынок?

– Здесь, в груди, папа… Такой холод!

Сын дышал учащенно, с трудом, из груди его вырывался хрип. Это слишком напоминало пародию на сцену смерти в исполнении Метелла Нумидийского, поэтому Сулле трудно было поверить в реальность происходящего. И все же сын его, похоже, действительно умирал. Но ведь это невозможно!

– Не говори ничего, сынок. Хочешь лечь? – спросил он, видя, что доктора приподняли юношу и теперь тот находился в сидячем положении.

– Я не могу дышать лежа… – Глаза сына, обведенные черными кругами, смотрели на него умоляюще. – Папа, пожалуйста, не уходи! Побудь со мною!

– Я с тобой, Луций. И никуда не уйду.

Однако как только представилась возможность, Сулла отвел в сторону Афинодора Сикула, чтобы расспросить его о болезни сына.

– Воспаление легких, Луций Корнелий, – объяснил ему тот. – С этим недугом всегда трудно бороться, а в данном случае особенно.