Битвы за корону. Прекрасная полячка
Шрифт:
«Побаловал» он меня и своими новыми виршами, которые написал на досуге, причем по большей части на духовную тему. Одни названия чего стоят. К примеру «Молитва Христу богу иже во христианех многу неволю от царей и от правителей неразсудных злобы приемлют многи…». [72] Дальше шло про еретиков и (отчего-то) чревоугодных людей, прискорбный глагол и римские ереси, но про них я дословно не помню. Думаю, после такого заголовка сами стихи цитировать ни к чему — и без того понятно, что они собой представляют. Но тем не менее я охотно их слушал, стараясь отвлечься от черных мыслей и старательно вдумываясь, о чем же в них говорится. Правда, хватило меня на пару дней, далее притомился — уж больно много этих самых виршей у него скопилось.
72
Здесь и далее все заголовки взяты из подлинных произведений князя И. А. Хворостинина-Старковского.
— А чего-нибудь эдакого, вроде того что я прочел у тебя прошлым летом в тереме, нет? — не выдержал наконец я.
— Неужто эти хуже? — спросил он, мгновенно приуныв и уставившись на меня своими разноцветными глазами — правый пронзительной синевы, а левый темно-желтого цвета, с россыпью коричневых точечек вокруг зрачка.
Я не ответил, неопределенно передернув плечами, но он догадался и… принялся убеждать меня, что сравнивать их нельзя. Мол, ерничанье — одно, а такая сурьезная вещица, как «Молитва…» или «Двоестрочное согласие…», критикующее римскую церковь, совершенно иное, ибо последнее суть вирш поучительный. Наставления же с поучениями не могут быть легкими изначально. Мне оставалось помалкивать, но он, видя несогласие, не унимался.
Пришлось принять контрмеры.
Нет-нет, обижать человека я не стал. Ну не дал бог таланта, так разве он виноват в том? Но намекнул, что помимо стихов имеется и проза. А учитывая, сколько событий произошло на Руси за последний год, читать их описание будут взахлеб. Конечно, кто-то из монахов не утерпит, напишет, но, боюсь, окажется слишком пристрастным, рассматривая все через призму вероисповедания. Раз православный — значит, хороший, протестант — сикось-накось, а если католик — непременно дрянь человек. Вот бы князю самому взяться за перо. Уверен, его сочинение окажется интересно не одним современникам из числа тех, кто, проживая в отдаленных городах, знает о происходящем в Москве лишь по слухам, но и потомкам. Более того, они еще охотнее станут штудировать Хворостинина.
— В хронографы меня, стало быть? Мыслишь, ежели вирши не удаются, авось в летописцах удержусь, так? — уточнил он, угадав главную причину, и правый синий глаз обиженно прищурился.
— Не о том речь, — поправил я его. — Просто подметил, что в твоих творениях в последнее время появилось слишком много назидательности, а вирши для поучений мало годятся. Любовь воспеть, героизм, славную победу — одно. Тут они самое то. Поучать же людей куда проще в ином жанре, да и то делать это не в открытую, а на чьем-нибудь примере. Допустим, рассказал ты, как славно сражались мои гвардейцы — а ведь они у меня чуть ли не все без роду без племени, бывшие кожемяки, горшечники, кузнецы, а то и вовсе поводыри у нищих слепцов, кого только нет, — и зажег в ком-то веру.
— Во что?
— В себя. Прочитает человек и скажет себе: «Стало быть, и я смогу, хотя и сын пекаря или швеца. Выходит, главное не происхождение, не слава именитых предков, но я сам». Или так опишешь поступок злодея, что вызовешь у всех отвращение к нему. И когда судьба предложит одному из твоих читателей похожий выбор — предать, обмануть и разбогатеть либо остаться честным, но с пустым кошелем, — глядишь, он вспомнит этого негодяя и…
— Инако поступит, — подхватил Иван. — А что, дельно сказываешь.
И все. Как рукой сняло. Это я о виршах. Молчал он весь остаток пути, пока мы плыли. Лишь перед последним привалом вечером поделился со мной:
— А знаешь, я и название придумал. Вот послухай. — Он торопливо извлек наполовину исписанный лист и с чувством произнес: — Словеса дней, и царей, и святителей московских…
— Неплохо, — кивнул я, добросовестно выслушав до конца все название. — Правда, длинновато, и интрига отсутствует.
Он вопросительно уставился на меня. Пришлось пояснить, с чем едят эту самую интригу, для чего она нужна, и в качестве наглядного примера подбросить ему навскидку альтернативный заголовок: «Повесть о тайном и явном, кое вершилось на Руси».
— И все? — уставился он на меня.
— Куда ж больше, — усмехнулся я.
Где-то с полчасика он что-то бормотал под нос, прикидывая и сравнивая, но наконец самокритично сознался:
— Твое-то вроде и впрямь получше. Как прочтешь, так любопытство возьмет, что же на ней такого тайного вершилось.
— А раз лучше, то и кропай в том же духе, чтоб читателя не разочаровывать, — посоветовал я, продолжив заговорщическим тоном: — Мол, многому ты сам был свидетелем, а многое слыхал из уст очевидцев. И поведали они тебе столь необычное, чему ты и сам не сразу поверил. Однако по прошествии времени убедился, что все сказанное ими, каким бы удивительным ни казалось, было и впрямь истинным, ибо пребывает в крепком согласии с прочим, явным. Более того, тайное это и поясняет последующие события, кои поначалу выглядят странными и загадочными.
— Ух ты! — восхитился Хворостинин, и правый зрачок его от восторга даже немного посветлел, перейдя из сочной синевы в небесную голубизну. Но спустя миг Иван отчего-то поскучнел, вновь нахмурился, а минут через пять неожиданно предложил: — Так, может, ты сам и возьмешься за сей труд, а? Эвон у тебя как лихо словцо к словцу ложится. А у меня столь складно… — Он вздохнул и замялся.
— Нельзя мне, — отрезал я. — Участникам событий веры меньше, а твой взгляд получается как бы со стороны, беспристрастный. Опять же некогда, поверь. Знаешь, сколько дел впереди? О-го-го. Но помочь обещаю, в смысле расскажу много чего интересного. Да и не я один. Вон сколько видоков, — я кивнул на своих гвардейцев, — и каждый охотно поведает, как они в составе славного войска, ведомого Федором Борисовичем Годуновым, всего за месяц покорили всю Эстляндию и часть Лифляндии. А о тщательной подготовке к этой войне самого престолоблюстителя могу и я на досуге поведать. И как наш будущий государь, орлиными очами своими далеко вдаль глядя, повелел ратников по-новому обучать, и как он проводников нашел, как все заранее и в точности по картам рассчитал да распланировал.
— А о твоем участии мне, стало быть, у других воевод вопрошать? — уточнил он.
— Не вздумай! — не на шутку перепугался я. — Обо мне лучше вообще ничего не писать. Мы кто? Передаточное звено, и только. Выслушали повеление престолоблюстителя и пошли выполнять его указания. Ну как ведро в колодце. Главное же — человек, который воду черпает. А кто он? Да наш государь.
— Так что ж, вовсе ничего не писать?! — возмутился он.
— Ну почему вовсе. Черкани в одном месте, что повеление его мы выполнили хорошо, обучили на совесть. Хотя в основном, честно тебе скажу, как на духу, этим по большей части занимался Христиер Мартыныч Зомме. Потому ты больше про него валяй. Ах да, — спохватился я. — Можешь еще написать, что я самостоятельно взял пару-тройку городов, но опять-таки пометь, что сделано оно мною по повелению Федора Борисовича Годунова.
— А-а… о тайном когда поведаешь? — не понял он.
— Да ты вначале обо всем этом напиши, а потом, дай срок, расскажу и о тайном, — пообещал я. — А пока рано.
На самом деле срок требовался мне. Для обдумывания, разумеется. Нельзя вот так, с бухты-барахты выкладывать на всеобщее обозрение всю кучу фактов — нате, любуйтесь. Лучше сперва подумать, что можно говорить, а чего не надо, как бы позже ни сокрушались историки. И сортировать придется тщательно, ибо что написано пером… Вот-вот.