Битвы за корону. Прекрасная полячка
Шрифт:
Наконец вспышка ярости прошла, Мария Григорьевна затихла и обессиленно опустилась на лавку. Немного посидев и угрюмо посопев, она повернулась к Федору:
— Батюшку твово все одно не вернуть, а грех на Катьке остался, яко по божьим законам, тако же и по человечьим. И грех страшный. Вот и посули ей… — Она поморщилась, нехотя выдавив: — Прощение.
— Прощение?! — в один голос ахнули мы.
— Ну… жизнь, — поправилась она. — Но токмо ежели она свою вину пред нами искупит да сама черное дело сполнит.
Годунов беспомощно оглянулся на меня.
— И опять мне не о том хотелось поведать, — перебил я ее, принявшись торопливо высказывать свои
Чем дольше слушала меня хозяйка кельи, тем сильнее читалось на ее лице разочарование. Да она его и не скрывала, протянув:
— А я-то было подумала, что ты, князь, в кои веки за ум взялся. По-моему-то ежели поступить — куда проще. А касаемо повитух…
Выходил я из кельи раздосадованный. Ничего толкового мне монахиня не сообщила, а напоследок, окончательно убедившись, что я не собираюсь травить Марину Юрьевну, дала совет попросту гнать ее в три шеи, едва ее бессовестная лжа выяснится, но предварительно отобрав у нее все подарки Дмитрия, а саму хорошенечко выдрав плетьми.
Но это мамочка, а вот сыночек, как выяснилось по пути на мое подворье, был иного мнения о своей конкурентке, весьма рьяно ее защищая. Неужто всерьез влюбился? Странно. Вроде бы общался с нею всего ничего, и когда она успела его обворожить? Одно хорошо: мне не перечил и в ответ на мои слова, что Марина — его главная соперница в борьбе за корону, даже если выяснится, что она не беременна, лишь послушно кивал, со всем соглашаясь.
Дымящееся пепелище моего подворья оптимизма не внушало. Запах гари тоже. На главном тереме уцелели лишь нижние венцы, да и то всего у двух стен. Стало грустно. Вроде бы сам все перестраивать хотел, а все равно жалко. Уж слишком много всего помнили эти стены.
Багульник времени даром не терял, успев вместе с полусотней гвардейцев раскатать недогоревшие бревнышки. Он даже ухитрился выяснить, целы ли вещи, в срочном порядке перенесенные в каменный подвал. Было их немного — постельное белье, пара сундуков с одеждой, несколько ковров, мешки с кофе, золотая кухня, как я называл набор серебряных кубков для дорогих гостей, часы и гитара. Оказалось, ничего не пострадало. Вот и чудесно, будет во что завтра переодеться перед экстренным заседанием Думы.
Дворский, в отличие от меня, был настроен бодро. Мол, купить и поставить готовый деревянный сруб-пятистенок недолго, подходящий он сыщет завтра поутру, да и отделку внутри сделают быстро. С мастерами он договорится уже сегодня, так что до завтрашнего вечера постарается со всем управиться. Я бы еще немного задержался, чтоб передать Багульнику новые задачи для псевдомонахов, нищих и юродивых, но такие вещи делаются втайне, а мне мешал Годунов, торопившийся заглянуть в Константино-Еленинскую башню к Шуйским, и непременно со мной.
— Без тебя как разберусь: лжа у них с языка льется али истина? С тобой дело иное. Уж ты им, особливо Василию Иванычу, выскользнуть нипочем не дашь.
Что ж, к Шуйским так к Шуйским. Но вначале я послал в Запасной дворец за подьячим Еловиком Яхонтовым. Потребовалась его уникальная память. Служивший в Разрядном приказе, он дословно помнил «случайно» сгоревший свиток с отчетом о встрече царя Годунова с датскими послами, после которой государь неожиданно занемог, кто на ней присутствовал и кто обслуживал обед. Пока ждали, я осведомился у царевича, не станет ли он возражать, если я пошлю гонца с приглашением к нам на вечернюю трапезу помимо стрелецких командиров еще одного весьма нужного человечка. Узнав, что это Власьев, Годунов даже заулыбался, заявив, будто батюшка о нем сказывал токмо хорошее, а потому с радостью повидается с ним.
Яхонтова ждали недолго. Когда он процитировал мне по памяти грамотку, стало ясно, что в одном Шуйский точно солгал. Не мог стольник Васька подлить зелье в кубок Борису Федоровичу, ибо обслуживал «кривой» стол, а «большой», за которым сидел государь, стольник князь Михайло Васильевич Скопин-Шуйский.
— Теперь ты видишь, что он попросту выгораживает своих родичей? — обратился я к Годунову. — И про тетку твою упомянул специально, рассчитывая, что коль помилуешь родственницу, то заодно смягчишься и над ними.
— Вот ты и дознаешься, как было на самом деле, — упрямо проворчал Федор.
Хорошо, что я составил компанию своему ученику. Пока ехали к Константино-Еленинской, я успел расставить все точки над «i» в отношении Дмитрия. Оказывается, слова Шуйского Годунов запомнил накрепко и, едва мы остались наедине, спросил, кем на самом деле является убитый государь.
— Кем? — задумчиво повторил я вопрос, прикидывая, как бы правильно на него ответить. — Знаешь, Федор Борисович, не все, что осталось в тени веков, пригодно для того, чтобы вытаскивать на свет.
— Но мне-то ты сказать можешь?
— Могу, — кивнул я. — Но зачем?
Годунов озадаченно нахмурился, задумавшись, и неуверенно протянул:
— Тогда скажи хотя бы главное — он и впрямь подлинный сын?..
Договаривать мой ученик не стал, но и без того было ясно, какой родитель имеется в виду.
— Нет, — отрезал я. — Это точно, поверь.
— Тогда отчего ты не объявил о том с Царского места?
— А ты не понимаешь?
— Нет.
— Жаль, — вздохнул я. — Ладно, поясню. Начну с того, что нам навряд ли поверили бы. Вспомни, как искренне оплакивали его на Пожаре. И если б люди решили, будто мы на него клевещем, то могло не поздоровиться нам самим. Это во-первых. А во-вторых, если б поверили, было б еще хуже. Получилось бы, что бояре, которых мы с тобой ныне отдали народу на растерзание, ни в чем не повинны. За что ж мы их тогда предали лютой смерти, а?
Федор призадумался.
— Вот-вот. И еще одно. Кто топчет могилы умерших недругов, тот зачастую втаптывает в грязь и самого себя.
— Это ты к чему? — недовольно насупился Годунов.
— К тому, что если у него не было права на престол, то не было и права на завещание, в котором он объявил тебя наследником, — напомнил я.
— А мой батюшка? Я ведь и его наследник.
— Наследник вотчин и прочих богатств, но не власти, — возразил я. — Не забывай, коль Борис Федорович взошел на престол через избрание, следовательно, тебе тоже придется пройти через эту процедуру. И тогда твои враги могут обыграть слова Дмитрия тебе во вред. Коль Федора Годунова назначил наследником обычный расстрига-монах, да еще подозреваемый в измене православной вере, к черту такое завещание.
— Да проку с того завещания, ежели его сын сядет на престол! — возмутился он.
— Касаемо сына у меня большие сомнения, — усмехнулся я. — Да и насчет дочки тоже. Или ты забыл, о чем мы говорили с твоей матушкой?
— Я, признаться, помыслил, будто ты лишь для ее успокоения таковское брякнул, — промямлил он. — А ты, выходит, взаправду?
— Взаправду, — подтвердил я, спрыгивая с лошади.
Федор торопливо последовал моему примеру, но направиться к небольшой, щедро обитой железом двери, ведущей в подвалы Константино-Еленинской башни, мне не позволил, остановив на полпути.