Бизнес ангел
Шрифт:
– Я здесь не останусь ни за что! И еду обратно домой в Сургут. Я просто не могу тут больше оставаться!
Это было обухом по голове. Я была в нокауте от шока. Так и села в буквальном смысле со всеми баулами на пол…
– Как это так? Мы же специально прилетели, чтобы полечить Лёню, вдруг всё-таки есть хоть малейшая надежда, а ты хочешь уехать?
Она плакала и повторяла как заведенная одно и то же:
– Я не могу, я уезжаю…
Я проявила жёсткость и ответила обреченно, но и не без обиды:
– Ок. Езжай домой, я бросаю тогда учебу и остаюсь лежать здесь сама.
Мама Валя знала, что учебу мы только что, с трудом насобирав деньги, оплатили,
Надо сказать, что наша мама родом из деревни и не является неженкой, она сама по себе большая трудяга и всю свою жизнь всегда и везде вкалывает: на работе и дома. Эта ситуация её шокировала своим цинизмом и наглостью. Она никак не ожидала, что нужно всё это делать, пролетев с Севера 4000 км со слепым ребенком-инвалидом, у которого в любой момент могут происходить судороги. А во время судорог его обычно всегда рвёт через некоторое время после еды, и он может этой рвотой захлебнуться. Мы дома не отходили от него ни на шаг. Она понимала, что его нельзя оставлять без присмотра ни днем, ни ночью.
Это ребёнок, который может сходить под себя в туалет и его нужно сразу же мыть, иначе всё потом корками засыхает и это нужно откорябывать, не говоря уже об опрелостях после задержки такого подмывания. С таким ребёнком нужно всегда ежеминутно быть рядом! И это у нас с рождения было записано даже в карте реабилитации его как ребенка-инвалида. Прямо в карте черным по белому, на первой же комиссии при выдаче инвалидности, невролог написала нам о том, что необходимо постоянное, ежеминутное наблюдение, дословно: «Без присмотра не оставлять!». А по мнению сотрудников данной больницы, мама должна была бросать Лёню и ходить мыть общественные унитазы, чтобы иметь право находиться с ним рядом в остальное время. Мы с ней уже вместе были в шоке и не знали, что с этим со всем делать. Его ведь кормить – и то надо было уметь. Он, к примеру, сжимал зубки во время судорожной готовности. Даже ложку было не протолкнуть. Только мы, его близкие, знали, как с ним правильно нужно обращаться.
Мне нужно было на некоторое время уехать на лекции в академию, поэтому мы с мамой решили, что я туда сгоняю, а затем вернусь и мы будем вместе думать, что же нам со всем этим теперь делать. На лекциях я была сама не своя, сидела в тревоге и даже панике. Слушала профессора с полной растерянностью на лице и не понимала, как распорядится жизнь? Доучусь я здесь, едва поступив, или нужно сейчас по максимуму, пусть хоть одну-две, эти полезные лекции внимательно прослушать, так как придется всё это бросать. Ребенок был, конечно же, в безусловном приоритете.
После учебы я снова помчалась на Вернадского. По дороге от сдерживаемых в себе за целый день эмоций из меня прямо хлынули слезы, плотину которых словно
– Учись, доча, всё в порядке, я остаюсь.
Я так и села. И снова по щекам побежали предательские слезы, я просто уже была не в силах сдерживаться, этот день был столь жестоко контрастным, что мои мозги уже отказывались воспринимать даже положительные новости. А мама продолжила:
– Я поговорила с другими мамами, и оказывается, нужно просто за свое дежурство заплатить малоимущей мамочке 100–200–300 рублей, и она отработает дежурство за меня!
Это было настоящим спасением для нас! У других мамочек с детками были другие проблемы, и многие из них легко соглашались за деньги выполнить любую работу во время, к примеру, дневного или ночного сна своего ребенка. Поэтому с этого момента все наши дежурства мы просто оплачивали, мама же постоянно находилась рядом с Лёнечкой. А я каждый день приезжала с учебы и привозила им то, что необходимо из еды, подгузников, или другие нужные вещи. Жизнь, снова дойдя до самой грани, смилостивилась к нам.
И когда я приезжала снова и снова в эту больницу, наконец, стала замечать, что наша палата самая чистая, даже окна сверкают, а за ними яркое-яркое, радостное солнце. В своей палате мама, конечно же, всё выдраила сама. Детская кроватка была очень удобная, для раскладушки нашей мамы Вали места достаточно, еда в столовой вполне съедобная, а поджаренный фарш с пюре ещё и наш Лёнчик очень полюбил. В момент моих визитов в палате, кроме мамы и Лёни, никогда никого другого не было, и мы обсуждали все медицинские будни и новости, спокойно общаясь при каждой встрече.
В остальном всё лечение в данной больнице, холлы, коридоры, палаты и врачи оставили вполне приятное впечатление. Здесь не лежали друг на друге пациенты, палаты были в меру просторные и светлые, детские кроватки отдельные. Везде, благодаря дежурствам мамочек, было чисто и приятно находиться.
Ну а самую главную и важную информацию нам с сыном сказала старенькая женщина профессор Семёнова. Она сказала так: «Мамочка, мы сейчас будем лечить вашего сына по всем последним достижениям медицины, будем делать всё возможное и даже нетрадиционные методы применять. Но если ему исполнится 3 года и ничего не изменится, даже хоть на чуточку, найдите в себе мужество признать, что эта ваша борьба проиграна. Значит, такова судьба и ничего с ним поделать просто-напросто невозможно».
Мы лежали в этой больнице дважды. Надежда умирает последней. Но, как мы все ни старались, как нас ни лечили наши доктора, ничего не помогло. Всё, что мы как родители могли сделать, – мы сделали, но диагнозы сына были сильнее нас и нашей борьбы. Лёнечка остался ровно на том же уровне развития, которого нам удалось достичь и зафиксировать в РДКБ, ребенок четырех-пяти месяцев, не старше. Несмотря на то, сколько ему с каждым годом исполнялось лет.
Пейджеры рулят! Смена локации