Бизнес ангел
Шрифт:
40 МИНУТ НИКТО НЕ ПРИХОДИЛ…
РОВНО 40 БЕСКОНЕЧНО ДОЛГИХ МИНУТ…
40 МИНУТ, ПЕРЕХОДЯЩИХ ИЗ ОДНИХ СУТОК В ДРУГИЕ…
Часы висели напротив кресла и своим оглушительно громким тиканьем разрезали, словно ножом, звенящую в моих ушах, оглушающую тишину. СТРАХ… Ох, какой же всё-таки липкий и сжимающий этот всепоглощающий СТРАХ… Весь мир остановился. Лично для меня. Я понимала, что никто в этом мире ещё не знает, что произошло что-то страшное. Даже мои близкие. Даже мой муж. Никто. Я оказалась один на один со своим СТРАХОМ и сжимающей болью в душе… И
Один на один
Перед тем как убежать, практикантки положили мне лёд на живот. Я осталась совсем одна, без связи, без возможности просто встать и пойти. Со своим новым пониманием, что мир чудовищно изменился. И без возможности получить хоть малейшую поддержку.
Минуты тянулись мучительно долго, хотелось вскочить и побежать, расспрашивая всех о том, что же с моим ребенком? Но никто не приходил. И только по удивительному стечению обстоятельств Земфира, словно нон-стоп, всё пела и пела где-то в коридоре такие символичные в эту минуту слова песни:
– «Пожалуйста, не умирай… Или мне придется тоже…Ты, конечно, сразу в рай… А я не думаю, что тоже…»
Только в эти минуты я поняла, что эта песня играла на протяжении всех моих родов, я слышала ее где-то на подсознательном уровне, но как-то сначала словно не замечала. Я не знаю, почему одна и та же, много раз и почему именно эта песня. То ли кому-то на посту из медсестер она очень нравилась или по какой другой причине. Но она играла и играла, снова и снова.
Наконец, вернулась грубиянка-медсестра, которая принимала роды. С порога она задала мне вопрос:
– Ты в Чернобыле была?
– Нет…
– Сейчас во время беременности была?
– Нет!!! Мы с семьей были только в Сочи на седьмом месяце беременности!
– Нет, это не то. Странно… Дело в том, что это мутация…
И она, не сказав никаких подробностей, не объяснив, почему она говорила такие страшные слова сейчас, снова ушла на уже новые, бесконечно длинные 40 минут…
Я вновь взглянула на часы на стене. И смотрела на них, надеясь, что хоть кто-нибудь придёт и скажет мне, что это всё дикий розыгрыш, что всё наладилось и уже хорошо… НО никто не приходил ко мне в палату на протяжении этих новых 40 минут. Таких бесконечных и ненавистных, тикающих так, словно из сердца по капле выбегает вся кровь. Всё это время я тихо сходила с ума от полученной ужасающей информации, лёжа все на той же кушетке, с леденящим уже всё мое тело льдом на животе. Только и оставалось твердить про себя слова из песни, вторя Земфире:
– «Пожалуйста, не умирай…»
Спустя время она снова вернулась и произнесла довольно жестоко:
– Ну, дорогая моя. Что родила, то родила…
Затем взяла какие-то вещи в моей палате и снова собралась уходить.
Я уже не выдержала и в полнейшем отчаянии стала кричать ей в след:
– Да что, в конце концов, всё это означает, Вы можете мне сказать?! Вы дважды уходите, ничего мне толком не объяснив. Я имею право знать, что с моим ребенком???
Она развернулась и резко подошла ко мне. Ни о каком сочувствии не было и речи. Она просто, разрезая воздух как талое масло, медленно произнесла:
– У ребенка нет обоих глаз. Ну, или, может, одного… Он сейчас очень отекший, и непонятно, есть там второй глаз или нет. Педиатр сейчас
– Как это нет глаз???
Не отрывая взгляда, она наклонилась ко мне:
– Я в этом роддоме работаю более 20 лет. Такой же ребенок здесь рождался лишь однажды, это была девочка. И у неё не было обоих глаз и не было век. У твоего хоть веки есть. Родители от неё сразу отказались. Её потом забрала американская семья. Присылали нам фото где-то через год американцы: сидит вся в бантах, в красивом платье нарядном, мы тут всем роддомом умилялись и любовались на неё. Там в семье был свой ребенок слепой, вот ему и взяли такую же сестренку. У твоего сына иначе немного: одного глаза точно нет, а второй либо есть, но маленький и недоразвитый, либо его там тоже нет. Это будет ясно через два-три дня, ну или, может, завтра. Нужно ждать, пока спадет послеродовой отек…
Я почему-то очень отчетливо тогда представила эту девочку в бантах и представляю ее внешне и сейчас… Оглушенная всей этой информацией, я уже не могла придумать, что ещё спросить.
Она снова ушла, и снова, как по какому-то неведомому закону жестокости, еще 40 минут никто не приходил. Наконец, после уже третьих(!) по счёту злосчастных 40 минут пришла другая молодая женщина в белом халате, представилась детским педиатром. У неё на лице и в голосе читалось такое важное для меня в ту минуту сочувствие. Она произнесла дрожащим голосом уже озвученную мне ранее информацию:
– Мамочка, вы только не волнуйтесь… но у ребёночка, похоже, совсем нет глаз. Одного точно нет, по второму непонятно. Он очень отекший, и нужно подождать до утра, отёк спадет и станет ясно, есть второй глаз или нет. Ребёночек жив и даже сам дышит, мы его поместили в инкубатор.
– Как такое может быть? Я же делала во время беременности много раз УЗИ? Даже больше, чем положено…
– Ну, понимаете, глаза же состоят из воды, их и нервной системы, например, не видно на УЗИ. Да и вместо глаза на том месте образовалась киста, она заполнила всё пространство внутри века, и поэтому лицо выглядит симметричным, плюс веки есть. Обычно в таких тяжелых патологиях лицо искривлённое, и по этим признакам на УЗИ становится понятно, что не всё в порядке. У вашего сына лицо абсолютно симметрично. Мы завтра сделаем ему МРТ и посмотрим, что там с мозгом.
Все эти страшные слова оглушали, но мне так не хотелось отпускать этого душевного человека, первого сочувствующего мне в минуту самого большого горя, которое я переживала прямо в этот момент своей жизни.
Поэтому единственное, что мой мозг сообразил придумать, был вопрос:
– А почему он не заплакал?
Она не ответила. Лишь отрицательно помотала опущенной головой и развела руками. После чего спешно удалилась…
Через время меня стали готовить к переходу в послеродовое отделение. Сказали:
– Вставай и пойдем.
Тоже не помню почему, но первый раз роды были проще и меня катили на кресле в палату, а тут просто сказали: «Вставай и пошли…». На подгибающихся ногах я шла за той женщиной, что вела меня в палату, находясь всей душой и мыслями совсем не с ней. Вся моя душа и сознание были прикованы к тому маленькому пятачку этого огромного роддома, который я даже не видела никогда, где в эту же минуту находился мой новорождённый сын. В палату меня поместили с теми роженицами, которым повезло рожать с двумя врачами, а не с моей грубиянкой-медсестрой.