Бизнес ангел
Шрифт:
2000 год. Роддом. Выписка
Через несколько дней после родов меня приготовили к выписке, а сына оставили, перевели в детское отделение патологии новорождённых. Там не разрешалось маме лежать вместе с детьми, поэтому мне можно было лишь приходить на дневной стационар и находиться вместе с сыном с 9 до 17 часов.
Когда меня выписали, то сказали выходить через чёрный ход, не знаю почему. Но это дополнительная душевная боль: выходить с запасного выхода, который расположен очень рядом с парадным, откуда с шариками и цветами забирают счастливых мам и малышей прямо в этот же самый момент… Мы вышли оттуда с мужем вдвоём. Я как была в домашней пижаме, так и пошла оттуда, не переодеваясь. Ошеломлённые и без ребенка, мы поехали домой. Приехали,
Первое время ощущение, что ничего не соображаешь.
– Как такое вообще возможно?
– Что происходит?
– Почему со мной?
– За что?
– Я не выдержу такого испытания!
– Мы ещё так молоды!
– Почему такое произошло?
Эти вопросы проносятся в голове тысячи раз, не останавливаясь и ночью становясь горше. Были и ночи, когда мы вдвоем с мужем плакали в голос, не понимая, как со всем этим будем жить дальше. Обсуждали в шутку, стараясь взбодриться, что будем через годы ездить в отпуск и носить с собой сына на носилках, если он не будет видеть. Пока врачи не разрешали находиться вместе с сыном, я в гнетущей тишине пустой квартиры оставалась днём со всеми этими страшными мыслями дома. А муж, уезжая на работу, стал ездить за рулем, закрывая один глаз. Он пытался представить, как это, жить с одним глазом. Виталий думал о том, что если в медицине появится возможность пересадки здорового глаза, он сразу же без малейших сомнений отдаст сыну свой глаз.
Но как бы нам ни было тяжело, ни на одну секунду, НИКОГДА у нас не возникало и мысли бросить или оставить сына. Нам даже ни разу не задавали этого вопроса врачи. Я думаю, они понимали, что в нашем случае это предложение будет звучать нелепо. И только, как мы узнали много позже, одна из родственниц выражала свое недоумение: «Отдали бы ребенка в специальное учреждение и жили бы спокойно, молодые – ещё одного родят…». Кому-то, может, это нормально, но для нас такое «спокойно» было совершенно за гранью невозможного…
В момент этого тяжелейшего для нашей семьи испытания нам почему-то захотелось порвать со всеми, с кем мы общались до этого. Просто вдруг стало ясно, что у нас своя жизнь, а у них у всех – своя. Мы не хотим стать объектом обсуждений. Да и сочувствие нам было не нужно. Хотелось спрятаться, исчезнуть ото всех. Люди, которых так много было вокруг ДО рождения сына, вдруг и сами куда-то словно испарились, никто и не настаивал на общении, никто не звонил, не приходил… В общем, наше желание, видимо, оказалось или взаимным, или окружающие не смогли найти нужных слов, и в итоге всё наше семейное и дружеское общение свелось к одной-единственной паре: Маше и Максиму. И это общение было для нас очень нужным и важным. И мы бесконечно им благодарны за нашу дружбу и поддержку!
Больничная эпопея. Обследования, анализы, консультации
Наш новорождённый сын, которого мы назвали Леонидом, находился в отделении патологии новорожденных 1,5 месяца. Этот период врачи называли временем, которое он был нетранспортабельным. Мы для себя сразу решили, что как только его можно будет перевозить, мы сразу же отправимся в Москву для обследования. Просто не верили, что в нашем маленьком городке смогут справиться с подобными сложными и неординарными случаями. Каждый день Виталий привозил меня к Лёне, и я находилась с ним с утра до положенных 17 часов. И каждый раз на подъезде к больнице снова и снова звучала песня Земфиры по радио: «Пожалуйста, не умирай, или мне придется тоже…». На долгие годы эта песня стала нашим гимном, и по сей день мы не можем слушать её, не сдерживая слёз. Это совершенно невероятно, но она звучала всегда, когда мы только собирались к сыну или ехали с ним в ту или иную больницу. Мы даже порой уже перестали этому удивляться.
Каждый день был одинаковым. Рядом с Лёнечкой в нашей палате лежала маленькая, новорождённая, рыжая девочка, абсолютно здоровенькая, от которой отказалась молодая мама. Это было таким контрастом и для врачей, и для меня. Как можно отказаться от ребенка, я не понимала
Весь период, пока наш сын был в этом отделении патологии новорождённых, мы старались найти информацию, куда именно нам отправиться в Москву, чтобы попытаться спасти глаза ребёнка. У моего мужа в Москве живёт родной брат, его зовут Вениамин. Мы обратились к нему, чтобы он помог найти хорошую больницу. В те годы Интернет и компьютеры ещё не были так развиты и дистанционный поиск был невозможен. По крайней мере, для нас. Веня нашёл вариант: РДКБ. Российская детская клиническая больница, располагавшаяся на Ленинском проспекте, 117, – это больница с большим клиническим опытом работы в самых разнообразных сложных случаях, туда приезжают со всей России и СНГ.
Но для того, чтобы к моменту транспортабельности сына поехать туда, нужно было направление из нашей детской поликлиники, а чтобы его дали, мы пошли пройти специальную врачебную комиссию. На ней главный врач поликлиники сказал нам такие слова:
– Ребята, я всё понимаю, вы видите сейчас только проблему с глазами, но вам нужно бежать не к окулистам, вам нужно срочно обращаться к неврологам! Я сам врач-невролог. Поверьте, прошу вас, я знаю это наверняка. Потому что основной вашей проблемой будут не глаза, а развитие ребёнка, его нервная система. С глазами вы уже ничего не сделаете. Просто смиритесь.
Мы не послушали его тогда и не смирились. Мы даже обиделись на его слова. Воистину говорят: «Имеющий уши, да услышит»… Мы не услышали… Наше восприятие не принимало этой информации. Мы подумали, что объединения таких сложных диагнозов невозможно, что это уж слишком жестоко для одного ребёнка и для всех нас. Мы совсем не услышали его слов, в том смысле, что не пропустили их в своё осознание.
И как только появилась возможность Лёнечку перевозить, я с ним сразу же полетела в Москву. Виталий с Никитой остались дома. Перелёт прошел спокойно, сын не издал ни одного звука. Кто-то из пассажиров даже радостно удивлялся вслух о том, какой хороший и спокойный малыш. А Лёня пока спал и, правда, был похож на ангелочка. Проблемы с глазами было не видно, веки прикрыты, и всё словно хорошо. Только когда он открывал свой один глазик, сразу становилось ясно, что что-то с ребёнком не так. Пока он был маленьким, я стеснялась повышенного внимания и старалась прикрыть ему лицо одеялком или накидкой, благо с малышами так все мамочки делают, опасаясь кто сглаза, кто инфекций и т. п. В этот период ему было всего 1,5 месяца, поэтому мама, прячущая личико малыша, не воспринималась кем-либо странно.
По приезду в Москву меня с Лёнечкой встретил брат мужа. Огромная благодарность Вениамину за то, что очень помог тогда. Он сразу повёз нас в больницу, правда, там меня ждал новый шок. Здание с улицы выглядело огромным, с множеством окошек, корпусов, лестниц и снующими туда-сюда толпами людей. Поднявшись на нужный этаж, я как остановилась со своим свёртком с сыном в руках, так и осталась стоять в коридоре, застывшая и открыв рот, пока Веня пошёл напрямую в ординаторскую узнать, куда именно нас определяют. А удивление моё вызвали дети. Их, с совершенно разными страшнейшими патологиями, на руках или за руку несли или вели усталые родители с опущенными плечами. Один из мальчиков имел огромную голову, которая издалека была похожа на гигантский раздутый арбуз, совершенно непропорциональный по размеру телу взрослого человека, не то что ребенка. Рядом пронесли девочку, у которой верхняя правая часть губы была величиной с ладонь. Другого ребёнка мама несла, завернув в пеленку, из которой торчало множество каких-то трубок, больших и маленьких. Больница жила своей жизнью, с которой мне только предстояло познакомиться и которую я почему-то не ожидала увидеть именно такой.