Бизнес-приключения. 12 классических историй Уолл-стрит
Шрифт:
Сама фондовая биржа разрывалась на части. С одной стороны, она, зардевшись от гордости, принимала поздравления, а с другой — мудро и, пожалуй, немилосердно настаивала, что этот поступок ни в коем случае нельзя считать прецедентом и что едва ли биржа поступит так еще раз. Более того, руководители биржи утверждали: она не стала бы помогать клиентам Haupt, если бы этот случай произошел раньше, даже очень ненамного раньше. Крукс, председатель биржи в самом начале 1950-х, говорил, что во время его председательства вероятность такого развития событий равнялась приблизительно одной второй. Фанстон, сменивший Крукса в 1951 году, говорил, что такое решение показалось бы ему «сомнительным» во время исполнения должности. «Идея ответственности перед обществом по своей сути эволюционна», — заметил он. Особенно раздражали его неоднократно раздававшиеся мнения, будто фондовая биржа повела себя так из чувства вины. Психоаналитические интерпретации, по мнению Фанстона, неуместны и даже, пожалуй, грубы. Что же касается прежних управляющих, которые, возможно, осуждающе смотрели на действо с портретов в золоченых рамах, то об их реакции мы можем лишь гадать.
7
Побитые философы
Провал коммуникации в General Electric
О самой большой проблеме американской промышленности середины XX столетия можно узнать, поговорив с кем-нибудь из не склонных к напыщенности промышленников. Выяснится, что это «проблема общения». Озабоченность тем, как донести свои мысли до других людей, характерна не только для
Однажды я приобрел двухтомник государственного издательства правительства Соединенных Штатов, озаглавленный: «Слушания в подкомитете по антитрестовой и антимонопольной политике комитета по судебному праву Сената США на первой сессии в конгрессе 87-го созыва в соответствии с 52-й статьей конституции». После тщательного изучения его 1459 страниц я, кажется, наконец понял, на что жаловались предприниматели. Слушания, проходившие в апреле, мае и июне 1961 года под председательством сенатора Эстеса Кифовера из Теннесси, были посвящены известным теперь махинациям с ценами в электротехнической промышленности. Все закончилось судебным процессом, в результате которого в феврале 1962 года федеральный судья в Филадельфии наложил штрафы на общую сумму в 1 924 500 долл. на 29 фирм и 45 сотрудников, а семерых приговорил к месячному тюремному заключению. Так как общественность не знакома с материалами дела, а все обвиняемые признали себя виновными или не представили аргументы в свою защиту, и поскольку протоколы суда присяжных, признавших подсудимых виновными, остались тайной, ни у кого не имелось возможности узнать о подробностях нарушений. Тогда сенатор Кифовер решил: дело нуждается в огласке. Протоколы заседаний подкомитета и стали такой оглаской, и то, что раскрылось — по крайней мере, в отношении крупнейшей из обвиняемых компаний, — свидетельствовало о столь ужасающем отсутствии взаимопонимания, в сравнении с которым строительство Вавилонской башни могло бы послужить образцом согласованности.
В серии официальных обвинений, выдвинутых государством в окружном суде Филадельфии в период между февралем и октябрем 1960 года, 29 компаний и их руководители обвинялись в неоднократном нарушении параграфа 1 закона Шермана от 1890 года, объявляющего противозаконным «любой контракт, объединение в форме треста или иной форме или сговор, препятствующие обмену или торговле и заключенные между несколькими штатами или с иностранными государствами» (закон Шермана был использован как инструмент в направленной против трестов политике Теодора Рузвельта, а вместе с законом Клейтона от 1914 года послужил орудием правительства в борьбе против картелей и монополий). Нарушения, о которых говорило правительство, были совершены в связи с продажей крупных и дорогостоящих деталей электрических машин, использующихся главным образом в государственных и частных электроэнергетических компаниях (силовые трансформаторы, распределительные щиты, турбины для генераторов и многое другое). Сговор — результат серии встреч руководителей якобы конкурирующих компаний с начала 1956 года и до 1959 года, на которых было достигнуто соглашение об установлении неконкурентных цен, заранее объявлены номинально закрытые заявки на индивидуальные контракты и достигнута договоренность о разделении долей прибыли. Государственное обвинение также утверждало, что в попытке сохранить конфиденциальность встреч руководители вышеозначенных компаний прибегали к таким средствам конспирации, как шифрованное обозначение предприятий в личной и деловой корреспонденции, телефонные звонки с телефонов-автоматов или домашних телефонов, а не с телефонов компаний и фабрикация фальшивых расходных счетов для сокрытия факта собрания в определенном городе в определенный день. Но стратегия не сработала. Федеральное правительство в лице Роберта Бикса, в то время главы антитрестовского отдела министерства юстиции, раскрыло тайную деятельность с помощью некоторых участников, которые после того, как один сотрудник мелкой компании предал гласности эту историю ранней осенью 1959 года, стали один за другим взаимодействовать со следствием.
Экономическую и общественную важность дела можно убедительно продемонстрировать, приведя всего несколько цифр. В среднем за годичный период действия сговора в стране было израсходовано более 1,75 млрд долл. на приобретение упомянутых выше машин и приборов. Причем четвертая часть оборудования была закуплена федеральным правительством, правительствами штатов и администрацией отдельных городов (то есть за счет налогоплательщиков), а остальное купили частные электроэнергетические компании (компенсирующие рост цен на оборудование ростом цен на свои услуги). Чтобы показать, какие деньги фигурировали в индивидуальных актах купли-продажи, достаточно сказать: паровой электрогенератор мощностью 500 000 киловатт, чудовищная машина, стоит около 16 млн долл. Производители иногда довольно значительно снижают цены, порой на 25 %, а это значит, что, если торговля идет прозрачно, такой генератор можно где-то купить на 4 млн долл. дешевле. Если же представители компаний, производящих генераторы, вступают в сговор и фиксируют цену, то это повышает цену агрегата для потребителя на 4 млн. При этом почти наверняка таким потребителем в конце концов оказывается общество.
Выступая в Филадельфии с обвинениями, Бикс заявил: открывается «картина самых вопиющих, самых серьезных, самых широкомасштабных нарушений, какие мы наблюдали за всю историю основных отраслей американской промышленности». Незадолго до окончательного приговора судья Каллен Гейни пошел еще дальше. На его взгляд, нарушения представляли собой «нанесение шокирующего ущерба огромному сектору американской экономики, ибо ставка здесь — сохранение системы свободного предпринимательства». Реальные тюремные сроки свидетельствуют, что судья говорил вполне серьезно. Хотя за 70 лет после вступления в силу закона Шермана прошло немало успешных процессов, покаравших нарушителей, руководителей предприятий крайне редко отправляли в тюрьму. Неудивительно поэтому, что этот случай вызвал шквал публикаций в прессе. Журнал New Republic, например, жаловался, что газеты и журналы намеренно преуменьшают «самый крупный за последние десятилетия скандал», но обвинения и в самом деле казались шаткими. Учитывая равнодушие общества к распределительным щитам, неинтересные преступления против антитрестовского законодательства и относительную скудость подробностей сговора, просочившихся в прессу, приходится только удивляться, что делу было уделено такое внимание. Даже Wall Street Journal и Fortune опубликовали подробные и весьма познавательные статьи о скандале. В этих материалах можно уловить дух старой антикапиталистической журналистики, характерной для 1930-х годов. В конце концов, что может быть привлекательнее, чем несколько напыщенных, с иголочки одетых и высокооплачиваемых руководителей нескольких наиболее уважаемых корпораций, посаженные в тюрьму, будто заурядные карманники? Определенно, это крупнейшее судебное преследование бизнесменов с 1938 года, когда за спекуляцию деньгами клиентов за решетку был отправлен Ричард Уитни, тогдашний президент Нью-Йоркской фондовой биржи. Некоторые считали этот процесс самым громким после дела Teapot Dome [42] .
42
Имеется в виду первый в истории США «нефтяной» политический скандал (1921), последовавший из-за коррумпированности высшего руководства нефтяной компании.
Высшие эшелоны власти и бизнеса полны лицемерия и лживости — таков апофеоз. Ни председатель совета директоров, ни президент компании General Electric, самого крупного фигуранта дела, не попали на скамью подсудимых. То же самое можно сказать и о компании Westinghouse Electric. Все четыре главных босса заявили, что ничего не знали о творившемся в их компаниях до тех пор, пока первые обвиняемые не начали давать показания в министерстве юстиции. Многих, однако, не удовлетворили отговорки. Лидеры утверждали, будто обвиняемые были руководителями среднего звена и могли нарушить закон только по распоряжению своих боссов или из-за царившей в корпорациях атмосферы, благоприятствовавшей политике фиксации цен. Теперь эти люди страдали за грехи непосредственных начальников. Среди недовольных оказался и судья Гейни. Зачитывая приговор, он сказал: «Надо быть по-настоящему наивным, чтобы поверить, будто столь долго совершавшиеся нарушения закона, поразившие крупную отрасль промышленности и приведшие к потере многих миллионов долларов, были неизвестны тем, кто несет ответственность за поведение корпорации… Я убежден, что большая часть сидящих здесь обвиняемых разрывалась между муками совести и желанием проводить одобренную сверху корпоративную политику, что сулило им перспективы повышения, безбедное существование и высокие зарплаты».
Публика, естественно, хотела видеть зачинщика преступления и главаря банды. В этом качестве выступила General Electric, которая — к великому ужасу людей, связавших свою судьбу со штаб-квартирой компании на Лексингтон-авеню в Нью-Йорке, — привлекла к себе в ходе процесса львиную долю внимания как в прессе, так и на слушаниях в сенатском подкомитете. Эта компания с 300 000 работников и средним ежегодным объемом продаж в 4 млрд долл. была не только крупнейшей из 29 обвиненных в сговоре фирм, но и пятой из самых богатых компаний страны по состоянию на 1959 год. General Electric заплатила самый большой штраф (437 500 долл.). Мало того, это ее сотрудников приговорили к реальным (троих) и условным (восьмерых) срокам. Как будто для того, чтобы вселить страх в истинно верующих и повеселить насмешников, высшее руководство General Electric на много лет приняло на себя образ защитника успешной добродетели, всячески поддерживая систему свободной конкуренции, ту самую, которую хотело подорвать фиксацией цен. В 1959 году, вскоре после того как слухи о расследовании дошли до людей, определявших политику General Electric, высшее руководство компании снизило зарплату сотрудникам, вовлеченным в противозаконную деятельность. Одному вице-президенту заявили, что вместо 127 тыс. долл. он будет отныне получать 40 тыс. долл. в год (едва он успел оправиться от этого удара, как судья Гейни оштрафовал его на 4000 долл. и отправил на месяц за решетку, а вскоре после освобождения компания просто уволила его). В отличие от General Electric, наказавшей сотрудников вне зависимости от приговора суда, компания Westinghouse такой практики не придерживалась. Руководство ждало, когда судья огласит приговор, а потом решило, что штраф и тюремное заключение — достаточное дисциплинарное взыскание, и вообще никого не наказало. Некоторые видели в таком отношении свидетельство, что высшие руководители Westinghouse — соучастники сговора. Другие считали, что это похвальное, пусть даже и молчаливое признание того, что высшее руководство компаний-нарушителей принимает на себя ответственность, пусть даже только моральную, за все нарушения и не считает себя вправе наказывать заблудших. С этой точки зрения, руководство General Electric, по-быстрому наказав выявленных виновников снижением жалованья, лишь пыталось спасти свою шкуру. Оно отдало на съедение волкам нескольких несчастных, или, как выразился сенатор из Мичигана Филипп Харт, заняло позицию Понтия Пилата.
То были нелегкие времена для Лексингтон-авеню! После многих лет спокойствия, когда компания успешно рядилась в одежды мудрого и добродетельного корпоративного учреждения, люди в штаб-квартире, отвечавшие за связи с общественностью, столкнулись с нелегким выбором. Им надо было представить высшее руководство либо в роли глупцов, либо в роли жуликов. Пришлось склонять чашу весов в пользу «глупости». Судья Гейни в заявлении, что высшее руководство не только участвовало в сговоре, но и одобряло его, поддерживал версию «жульничества». Но его анализ мог быть и верным, и ошибочным. После чтения материалов подкомитета сенатора Кифовера я пришел к печальному выводу, что правду мы, скорее всего, не узнаем никогда. Как явствует из свидетельских показаний, чистая вода моральной ответственности G.E. безнадежно замутнена напряженным и невразумительным общением — столь запутанным, что порой казалось: если бы какой-то из боссов компании действительно приказал подчиненному нарушить закон, то подчиненный наверняка посчитал бы, что понял его превратно. А если бы подчиненный доложил боссу о встрече с представителями конкурентов, то босс решил бы, что речь идет о встрече на поле для гольфа или за карточным столом. Складывается впечатление, что подчиненный, получивший прямое устное распоряжение от босса, должен был сначала сообразить, надо ли понимать распоряжение как таковое или считать, что босс сказал нечто совсем противоположное. В свою очередь, босс должен был в разговоре с подчиненным понять, говорит ли тот правду или его слова надо расшифровывать с помощью неизвестного ключа. Такова проблема в двух словах. Я напрямую предлагаю любому потенциальному получателю гранта на исследование заняться изучением этого странного феномена на приведенных мною примерах.
Последние восемь лет в компании General Electric действовало правило под номером 20.5, которое, в частности, гласит: «Ни один сотрудник не имеет права вступать в переговоры, соглашения, составление планов явных или подразумеваемых, формальных или неформальных с любым конкурентом в том, что касается цен, условий или порядка продаж, производства, распределения, территорий или клиентов; сотрудник не имеет права обсуждать с конкурентом цены, условия или порядок продаж или другую важную для конкурента информацию». По сути, это правило — лишь директива персоналу General Electric соблюдать федеральное антитрестовское законодательство, если не считать, что они более конкретны и более емки в отношении цен. Незнание руководителями, отвечающими за ценообразование в компании, правила 20.5 или непонимание его требований — вещь почти невозможная: чтобы знакомить с ним новых сотрудников и освежать в памяти старых, компания периодически распечатывает правило и распространяет его среди персонала. Кроме того, все сотрудники расписываются под правилом, подтверждая, что ознакомились и обязываются его соблюдать. Проблема — во всяком случае, во время судебного процесса и в течение долгого времени до него — заключалась в том, что некоторые лица в General Electric просто не верили, что все описанное надо воспринимать всерьез. Они считали, что правило 20.5 — чистая проформа, всего лишь юридическое прикрытие компании и боссов; что встречи и беседы с конкурентами — обычная практика компании; и что когда начальник велит подчиненному соблюдать правило 20.5, он на самом деле велит его нарушать. Каким бы абсурдным ни казалось последнее допущение, его можно понять, узнав, что некоторые руководители, устно призывая подчиненного подписать текст правила, красноречиво ему подмигивали. Например, в мае 1948 года состоялось совещание менеджеров по продажам G.E., во время которого открыто обсуждали вопрос о подмигиваниях. Роберт Пакстон, руководитель G.E. высшего звена, ставший впоследствии президентом компании, обратился к присутствующим с речью о нарушениях антитрестовского законодательства, и после этой речи Уильям Джинн, руководитель отдела продаж в секции трансформаторов, огорошил своего босса, сказав: «Я не заметил, чтобы вы подмигивали». Пакстон ответил вполне серьезно: «Я не подмигивал, я говорил совершенно серьезно. Это приказ». Когда сенатор Кифовер спросил Пакстона, давно ли в компании практикуют подмигивания, тот ответил, что впервые заметил такую практику в 1935 году, когда его босс, отдавая какие-то распоряжения, сопровождал их подмигиванием или каким-то равноценным действием. Когда через какое-то время до Пакстона наконец начал доходить смысл подмигивания, у него возникло желание забыть о дальнейшей карьере и двинуть босса по физиономии. Далее Пакстон сказал: его неприятие подмигиваний было таким сильным, что в компании его прозвали Немигающим, так как сам он никогда не подмигивал подчиненным.