Бизнес

Бэнкс Иэн М.

– Серьезно? На обеих ногах?

– Разумеется. Здорово, правда?

– Ну, если вы таким же образом сумеете загнуть большие пальцы за соседние с ними, то сможете считать до... больше, чем до шестнадцати тысяч.

– Пожалуй. – Он некоторое время разглядывал свою тарелку. – А я, между прочим, умею шевелить ушами.

– Не может быть!

– Может. Показываю.

– Надо же!

Какое-то время мы гримасничали и веселились, как дети, а потом перешли к загадкам.

– Вот, например, – сказала я, – какие буквы идут после РДТ?

Он откинулся назад. Мне пришлось повторить. Он погрузился в раздумье, а затем сказал:

– ЛФН.

– Неправильно.

– Нет,

правильно: РДТЛФН – если добавить гласные, получается «радиотелефон».

– Все равно неправильно.

– Почему это? – возмутился он. – По-моему, вполне подходит.

– Но правильный ответ подходит еще лучше.

Он издал звук, подозрительно напоминающий «фу-ты, ну-ты», и откинулся назад, скрестив руки:

– Каков же правильный ответ, барышня?

– Дать подсказку?

– Если без этого нельзя.

– Подсказка номер один. Смотрите, как это пишется. – Взяв салфетку, я вывела губной помадой: Р, Д, Т,-,-, – ...

Он склонился над салфеткой, а потом недоверчиво взглянул на меня:

– Где же здесь подсказка?

– Запятые, пробелы – вот вам и подсказка. Это его не убедило. Он не спеша достал из нагрудного кармана очки-половинки, нацепил их на нос и пристально посмотрел на салфетку поверх стекол.

– Дать вторую подсказку?

– Нет, стоп, – сказал он, подняв руку, но в конце концов не выдержал. – Ладно, пусть будет вторая.

– Подсказка номер два: это очень простая последовательность.

– Хм...неужели?

– Элементарная. Это уже подсказка номер три. На самом деле она же – номер четыре. Вообще-то, я уже и ответ сказала.

– Ну и ну.

В конце концов, он сдался:

– Я считаю, ответ – ЛФН, а вы надо мной просто издеваетесь, – заявил он, снимая очки и пряча их в карман.

– Правильный ответ – ЧПШ.

Он посмотрел на салфетку. Я дописала эти три буквы.

– Все равно не понимаю, – сказал он.

– Смотрите. – Я вывела крупную единицу под буквой Р. Двойка, тройка, четверка и так далее уже не понадобились.

– А-а, – закивал он. – Хитро. Первый раз слышу.

– Немудрено. Это я сама придумала.

– Сама? – Он посмотрел на меня в упор. – Какая умница!

Ответом ему была моя ледяная улыбка.

Среди ночи я проснулась от духоты. Мне не хватало воздуха: казалось, меня затягивает разреженный воздух под огромным, беспощадным давлением. Темнота. Не просто темнота, а полная темнота, всепоглощающий абсолютный мрак, странным образом усиливающий духоту. Где же я? В Берлине? Нет, это сон или какие-то воспоминания. Блискрэг? Промозгло, как в тамошних верхних комнатах. Я потянулась за часами. Кровать показалась какой-то незнакомой: маленькая, остывшая. Небраска? В воздухе, невыносимо холодном, витал странный запах. Простыни казались слишком тяжелыми. Сердце мучительно билось прямо в горле. От странного запаха не было спасения. Где же, черт возьми, такое возможно?

Я вытянула левую руку и нащупала холодную каменную стену. Потянувшись выше, ощутила ладонью дерево. Справа виднелся небольшой светящийся кружок, и я нагнулась в его сторону. Было такое чувство, словно я легла спать в одежде. Пальцы сомкнулись вокруг часов. Стекло оказалось страшно холодным. «Брайтлинг» показывал пятнадцать минут пятого. Я попыталась вспомнить, переставлены ли мои часы на местное время. На шероховатой деревянной поверхности я нащупала сначала

пузатую фигурку своей неизменной спутницы, обезьянки-нэцке, а затем рифленый фонарик, который тут же включила.

Изо рта клубился пар. Кровать стояла в нише. Потолок спальни был выкрашен в тошнотворно-желтый и мертвенно-зеленый цвета. На меня взирали какие-то сатанинские рожи, красные, лиловые, черные и оранжевые. Они выгнули брови дугой, навострили уши, вперили в меня огромные, свирепые глаза, ощетинили черные, завитые крючком, словно навощенные усы, разинули алые пасти, оскалив клыки, и надули щеки, зеленые, как плоды авокадо.

Я боялась отвести глаза. Карманный «асферилюкс» отбрасывал ровное, компактное пятно света. Пятно подрагивало. Наверно, привиделось. Нужно было хорошенько выспаться и проснуться снова.

И тут я вспомнила. Тулан. Я находилась в туланской столице, городе Тун, во Дворце Тысячи Залов, который на самом деле насчитывал ровно шестьдесят одну комнату. Устрашающие деревянные маски призваны были отпугивать злых духов и охранять покой высокочтимых гостей. В спальне царила кромешная тьма, потому что (а) была ночь; (б) ночь выдалась безлунная; (в) окно закрывали не только шторы, но и ставни; и, наконец, (г) если принц находился в резиденции, электричество во дворце отключали в полночь, а если, как сейчас, отсутствовал, – то уже с закатом солнца. Замерзала я по той причине, что в этих краях центральное отопление заменял сытый желудок. Дышать было трудно из-за того, что накануне я переместилась с жаркого и влажного морского берега, где была еще утром, на высоту девяти тысяч футов над уровнем моря, где оказалась к пяти часам вечера. У кровати на всякий случай положили кислородный баллон и маску. Телевизора, конечно же, не было и в помине.

Я вспомнила, как на аэродроме меня встретил облаченный в стеганый халат услужливый туланец невысокого роста и неопределенного возраста, который представился вроде бы Лангтуном (дальше – язык сломаешь), как, шествуя во главе процессии из взрослых и щебечущих детей, мы совершали экскурсию по обшарпанному городку, как вошли через расписные деревянные ворота в дворцовый комплекс и осмотрели помпезные парадные залы, как нас пригласили отобедать за длинным столом в компании каких-то ярко наряженных людей (скорее всего, монахов), ни один из которых не говорил по-английски. Я пробовала еду различной консистенции и всевозможных оттенков коричневого цвета, пила воду и кумыс – и вдруг в зале погасли огни: очевидно, пришло время удаляться на покой. Спать совсем не хотелось: меня преследовало головокружение, чувство недоумения и оторванности от мира, но сонливости не было; однако стоило мне увидеть это убогое ложе, как меня сморил сон.

Я выключила фонарик и, вытянув ноги, нащупала в кровати заткнутую пробкой фарфоровую бутыль-грелку. Она до сих пор была теплой. Одной ногой я пододвинула грелку к заднице и, свернувшись калачиком, снова закрыла глаза.

Почему мне снились Берлин и Хейзлтон?

Вероятно, потому, что за день до этого я разговаривала с Хейзлтоном. Потому что именно тогда, за столом, нам впервые удалось близко пообщаться. Все предельно ясно. За исключением того, что на самом деле это совсем не так. Какая-то часть моего сознания отказывалась принимать такое объяснение и твердила, что в этих снах заключалось нечто большее. Я решила, что так на меня подействовал недостаток кислорода в воздухе.