Благословение и проклятие инстинкта творчества
Шрифт:
• «Мои силы иссякли слишком быстро, – пишет Винсент ван Гог (1853–1890) в последний год своей жизни, – но я предвижу, что, двигаясь в том же направлении, другие в будущем сумеют сделать бесконечно много хорошего…» (из письма к брату Тео, Сен-Реми, 10 сентября 1889 г.);
• Отвечая критикам его картины «Запорожцы пишут письмо турецкому султану» (Россия, 1878–1891 гг.), Илья Репин (1844–1930) объяснял, что он находится под своим собственным влиянием: «Я знаю, что я в продолжение многих лет, и прилежных, довёл, наконец, свою картину до полной гармонии в самой себе, что редко бывает, – и совершенно спокоен. Как бы она кому ни казалась – мне всё равно… И теперь хотя бы миллион корреспондентов «Times» разносили
Композиторы, музыканты
• «Ревниво относясь к своей профессиональной репутации среди современников, предшественники Людвига ван Бетховена (1770–1827) менее всего были озабочены своей репутацией перед потомками. Но для Бетховена особенно важной была его репутация в будущем, ибо творил он для вечности, глубоко убеждённый в том, что будущее скажет своё слово и воздаст по заслугам каждому. И Бетховен с горделивым достоинством готов был предстать перед судом вечности, уверенный в том, что искусство и истина будут свидетельствовать в его пользу. «Он понравится потом», – говорит композитор в связи с реакцией неприязни при первом исполнении одного из своих поздних квартетов, не заботясь об оценке современности» (Р. Роллан). По свидетельству Г. Брейнинга, Бетховен верил, что «в далёком будущем все его произведения воскреснут»… (из статьи А. Климовицкого «Некоторые особенности творческой лаборатории Бетховена. Методологические заметки», СССР, 1980 г.);
• «Моя вера в справедливый суд будущего непоколебима, – был убеждён Пётр Чайковский (1840–1893/), – Я заранее, при жизни, вкушаю уже наслаждение той долей славы, которую уделит мне история русского искусства…» (из переписки П. И. Чайковского. Собрание сочинений, т. VII, СССР, 1959–1981 гг.);
• «В Девятой и неоконченной Десятой симфониях (1910–1911 гг.), а также в «Песни о Земле» (1909 г.) Густав Малер (1860–1911) попытался отобразить своё прошлое, в котором было немало разочарований и ударов судьбы… Уверенность в посмертном земном будущем и убеждённость в том, что его музыка уже в этой его жизни есть «предвидение будущего», позволяет понять, почему Малер порой столь индифферентно реагировал на безграмотную или разгромную критику и объяснял это такими словами: «Моё время ещё впереди – у меня масса времени, я могу подождать, живой или мёртвый, это всё равно…» (из книги А. Ноймайра «Музыканты в зеркале медицины», Австрия, 1995 г.);
• Критики отмечали, что после «Весёлой вдовы» (1905 г.) и «Графа Люксембурга» Франц Легар (1870–1948) стал писать одни «оперетки». Когда его обвинили в том, что он «вконец исписался или исчерпал жанр», композитор ответил: «Оперетта не умирает… Умирают только те, кто не умеет с ней обращаться, – любители штампов и эпигоны. Каждый настоящий художник – первопроходчик, пробивающий туннель через тёмные горы к свету. Новый материал, новые люди, новые формы! Я – человек настоящего времени, а всё нынешнее время не что иное, как большая мастерская для следующего поколения. Оно перестраивает драму, роман, комедию, почему бы не оперетту?.. Есть только одна инстанция, перед которой я склоняюсь, – это моя совесть. В остальном я позволяю себя ругать и хвалить и делаю то, что должен…»
2. «Природа моя выше обыкновенной…»
• «Джероламо Кардано (1501–1576), математик, философ и врач, писал, обращаясь к потомству: «Природа моя выше обыкновенной человеческой субстанции и приближается к бессмертные духам»;
• Харменс ван Рейн Рембрандт (1806–1669) не мог объяснить природу своего таланта, но был уверен в своём предназначении: «То, что я хочу и пытаюсь сделать, настолько выходит за рамки обычного, что я либо велик, либо смешон. Либо я новый Микеланджело, либо осёл. Середины быть не может…»;
• «Будучи ещё очень молодым, американский философ-самоучка Бенджамин Франклин (1706–1790) питал возвышенное уважение к своему моральному и литературному превосходству. «Около этого времени, – говорит Франклин, – я составил смелый и трудный проект, как достигнуть морального совершенства».
И он же заключает торжественным уверением: «Потомство моё должно знать, что один из его предков достиг истинного счастья в жизни»…» (из трактата И. Д’Израэли «Литературный Характер, или История Гения», Великобритания, 1795 г.).
• Император Наполеон I (1769–1821) фанатично верил в своё избранничество. «Я чувствую, как что-то подталкивает меня к неведомой цели, – говорил он. – Когда я её достигну, и моя миссия будет выполнена, достаточно будет малейших усилий, чтобы сразить меня. А до тех пор мне ничего не грозит – ни в Париже, ни в бою… Моя звезда хранит меня…»;
• Русский поэт, декабрист Кондратий Рылеев (1795–1826) сделал страшное, пророческое признание: «Для меня решительно всё равно, какою бы смертью ни умереть, хотя бы быть повешенным; но знаю и твёрдо убеждён, что имя моё займёт в истории несколько страниц!» (из сборника «Писатели-декабристы в воспоминаниях современников», СССР, 1980 г.);
• Двадцатилетний Оноре Бальзак (1799–1850) писал: «Я убежден, что мне предстоит выразить некую идею, создать систему, заложить основы науки… «И он решил не отступать… В его нищенском кабинете стоит на камине единственное украшение – гипсовая статуэтка Наполеона I, быть может, чей-то подарок, быть может, он сам её где-то подобрал. И Бальзаку кажется, что взор завоевателя Вселенной направлен на него. Он принимает этот вызов, берёт клочок бумаги и пишет: «Что он начал мечом, я довершу пером». И приклеивает свой девиз к камину. Пусть призыв – осмелиться на грандиозное деяние, сравниться с величайшим человеком всех времен – всегда будет перед его глазами. И полный такой же решительности, как он, усаживается Оноре Бальзак за письменный стол, чтобы с пером – своим оружием – и несколькими стопами писчей бумаги – своими боеприпасами – завоевать Вселенную… Теперь он приближается к 30-ти годам… Он познал людей, наблюдая их… Чудовищная затаённая мощь вынуждена найти для себя такие масштабы воздействия, какие доселе не были известны в литературе. Безмерное станет его мерой, беспредельное – его пределом…» (из книги С. Цвейга «Бальзак», Великобритания, 1940 г.). «У Бальзака созревает грандиозный план: написать многотомную «Человеческую комедию». 20 лет своей жизни посвятил он осуществлению этого плана» (из книги Т. Иванюк «Творчество и личность», Россия, 2006 г.);
• Писатель Стендаль был закоренелым скептиком, а Анри Мари Бейль (1783–1842), скрывавшийся под этим псевдонимом, оставил такое романтическое признание: «Я не начинал писать до 1806 года, пока не почувствовал в себе гениальности…»;
• В 1796 году Людвиг ван Бетховен (1770–1827) записывает в своём дневнике: «Смелее! Невзирая на все слабости телесные, мой гений восторжествует… Двадцать пять лет! Вот они и пришли! Мне двадцать пять лет… В этот самый год мне как человеку должно подняться во весь рост…»;
• Накануне своего 25-летия Николай Гоголь (1809–1852) писал: «Великая, торжественная минута!.. Нет, это не мечта. Это та роковая, неотразимая грань между воспоминанием и надеждой… Что же ты так таинственно стоишь предо мною, 1834-й? Таинственный, неизъяснимый 1834! Где означу я тебя великими трудами?.. Я совершу… Я совершу! Жизнь кипит во мне. Труды мои будут вдохновенны. Над ними будет веять недоступное земле Божество! Я совершу… О, поцелуй и благослови меня!»;
• В дневнике от 4 марта 1893 года Валерий Брюсов (1873–1924) записывает: «Талант, даже гений, честно дадут только медленный успех, если дадут его. Это мало! Надо выбрать иное… Найти путеводную звезду в тумане. И я вижу её: это декадентство… будущее будет принадлежать ему, особенно когда оно найдёт достойного вождя. А этим вождём буду Я! Да, Я!..»;