Благовест с Амура

Федотов Станислав Петрович

А второго офицера, своего адъютанта, есаула Мартынова, Муравьев отправлял в Камчатку с полученным из столицы высочайше утвержденным представлением на награждение участников обороны [81] , но главное — со своим приказом Завойко о секретной перебазировке Петропавловского порта со всем имуществом и населением в устье Амура, в связи с угрозой нового нападения англо-французского флота.

Генерал-губернатор не знал, что в застрявшей где-то почте находится письмо Невельского от 26 октября, полное тревоги за судьбу Петропавловска. «Осмеливаюсь доложить Вашему превосходительству, — писал контр-адмирал, — что в случае продолжения войны сосредоточение в Николаевском всего, что находится ныне в Петропавловске и Японии, по моему мнению, должно составлять нашу главную заботу.

Если мы вовремя это сделаем, то какие бы превосходные неприятельские силы здесь ни появились, они никакого вреда сделать не могут, потому что банки лимана, полная неизвестность здешнего моря, расстояние в не одну тысячу миль, отделяющее их от сколько-нибудь цивилизованных портов; леса, горы и бездорожное, пустынное побережье Приамурского края составляют крепости, непреоборимые для самого сильного врага, пришедшего с моря. При сосредоточении в Николаевском судов, людей и всего имущества Петропавловского порта единственный неприятель, с которым неминуемо придется бороться, это мороз и пустыня, но чтобы победить их, необходимо, чтобы все наши силы были обращены на своевременное устройство просторных помещений и на полное обеспечение (из Забайкалья по Амуру) сосредоточенных здесь людей хорошим и в избытке продовольствием, медикаментами и необходимой здесь теплой одеждой… Если мы победим этого врага, внешний враг для нас будет уже не страшен, ибо, прежде чем добраться до нас, ему придется встретиться с негостеприимным и богатым банками лиманом, в котором он или разобьется, или же очутится в совершенно безвыходном положении. Он не решится также без пользы терять людей, высаживая десанты на пустынные берега Приамурского края. Таким образом, война здесь будет кончена со славой, хотя и без порохового дыма и свиста пуль и ядер, — со славой, потому что она нанесет огромный вред неприятелю без всякой с нашей стороны потери: неприятель будет всегда в страхе, дабы суда наши не пробрались отсюда в океан для уничтожения его торговли. Он будет вынужден блокировать берега Татарского пролива и южной части Охотского моря… что принесет нам огромную пользу, так как, блокируя побережье пролива, а следовательно, и весь Приамурский и Приуссурийский края, неприятель тем самым фактически признает их русскими».

81

Правительство сильно урезало список награждаемых: два ордена получил Завойко вместе с чином контр-адмирала; капитанами второго ранга стали Изыльметьев и его старший офицер Тироль; всех остальных офицеров повысили на один чин; были также награждены 17 офицеров, 3 чиновника и 18 нижних чинов (Завойко представлял к наградам 75 солдат и матросов). Волонтеры-камчадалы получили денежные премии.

Все-таки, несмотря на нарастающие расхождения, в главном они оставались единомышленниками и, даже не соглашаясь, приходили к одному решению.

Глава 7

1

Офицером, которого отправил Муравьев в Аян и далее, к Невельскому, был Иван Вагранов. Он сам напросился в эту командировку.

— Николай Николаевич, хватит мне киснуть без настоящего дела, — убеждал он генерал-губернатора.

— Что значит «без настоящего дела»? — возражал Муравьев. — Ты много чего сделал для первого сплава, «Владимира» четвертой степени получил, а у тебя сын растет без матери, надо ему больше внимания уделять. Когда вы с нами жили, так тут Лизавета с Флегонтом Васятке и тетушкой и дедушкой были, а ушел на съемную квартиру — кто там приглядит?

— Есть кому приглядеть, — неожиданно смутился Вагранов.

— Ну-ка, ну-ка, — ухватился за его смущение генерал, — что там у тебя за новости такие?

Новости у Ивана Васильевича были, но он полагал, что не пришло еще время возвещать о них «городу и миру» [82] . Это выражение он услышал от Элизы в их первую ночь, когда они расслабленно лежали в постели, она лукаво шепнула: «Тебье нравится?» — и он, не удержав восторга, воскликнул: «Ты — чудо!» Элиза засмеялась и сказала: «Я знаю, но зачьем кричать городу и миру?»

82

Urbi et orbi — городу и миру (лат.).

…Как только Вагранов в свите Муравьева вернулся в Иркутск, он тут же подхватил Васятку и отправился в гости к Черныхам. Соскучившийся сын сидел на руках отца, крепко обнимая его за шею, ворковал ему в ухо о каких-то своих делах. Иван Васильевич плохо его слушал, погруженный в свои переживания. А переживал он оттого, что не мог понять, что же его клюнуло в сердце и заставило сорваться и почти бежать, рискуя грохнуться вместе с сыном на обледенелых дощатых мостках, по Подгорной улице в сторону Успенской церкви.

Дома у Черныхов Анна Матвеевна нянькалась с полуторагодовалым Семкой, Аникей был на службе.

— А Настена где? — едва поздоровавшись, спросил Вагранов.

— Захворала наша Настена, — вздохнула Анна Матвеевна. — В горячке лежит.

— Доктора вызывали?

— Да какой, батюшка, дохтур? Фершал казачий приходил, лихоманка, грит, ее трясет. Велел уксусом обтирать и тепло укрываться. Ежели, грит, Бог милостив, все пройдет. А у ей не проходит. — Анна Матвеевна вытерла уголком головного платка выступившие слезы.

— Анна Матвеевна, приглядите за Васяткой. — Вагранов спустил сына с рук. — Я за доктором.

— Папаня! — заорал Васятка, — я с тобой хочу-у-у…

— Сынок, побудь с бабушкой, я скоро вернусь. — Вагранов выскочил за дверь и бегом-бегом помчался на Преображенскую — там, возле Хлебного базара, жил доктор Персин. По пути поймал извозчика.

Иван Сергеевич, по счастью, оказался дома, отдыхал после обеда. Слуга попытался не пустить штабс-капитана, но Вагранов просто отшвырнул его в сторону и решительно прошел в гостиную, где на диванчике расположился доктор. Иван Сергеевич спал, прикрыв лицо газетой. Видимо, услышав стук каблуков по паркету, откуда-то вынырнула сухонькая седоватая женщина — жена или экономка? — и зашипела на непрошеного посетителя, но Вагранов глянул на нее бешеными глазами, и она стушевалась, ускользнув за тяжелые гардины.

— Иван Сергеич, — тронул доктора Вагранов, — проснитесь, ваша помощь нужна. Горит человек…

Персин сбросил газету и сел:

— Что такое? Где горит? — сердито спросил он, протирая глаза, но узнал Вагранова и закивал: — Здравствуйте, сударь мой, что случилось?

Иван Васильевич путано объяснил, однако доктор, видимо, понял, потому что молча собрался, отмахнулся от слуги, который, подавая шубу, начал было жаловаться на Вагранова, и вслед за штабс-капитаном вышел к дожидающемуся извозчику.

Все это время когтистая лапа сжимала сердце Ивана Васильевича и отпустила лишь к вечеру, когда доктор дал Настене какие-то порошки, и лихоманка отпустила молодую женщину: ее перестало трясти, выступила испарина и пришел благодатный сон. Доктор велел, как проснется, больше давать питья — клюквенного или брусничного.

— И пропарьте ее в бане, — сказал он перед уходом Макару Нефедычу, отцу Настены. — Лучше всего пихтовым веником.

Вагранов, который сидел на кухне, пока Персин осматривал и пользовал Настену, проводил его до извозчика, поблагодарил и рассчитался с ним и извозчиком, терпеливо ждавшим у ворот.

— Вы, Иван Васильевич, особо-то не переживайте, — сказал доктор, усаживаясь в санки. — Завтра-послезавтра ваша девушка будет как огурчик.

— Она не моя девушка, — смущенно отозвался Вагранов.

— То-то я не вижу, сударь мой, — засмеялся Иван Сергеевич. — Все бы так за чужих девушек переживали. — И ткнул в спину извозчику: — Трогай, братец…

Вагранов вернулся в избу, размышляя над словами доктора. Да, Настена не его девушка, но это — сегодня, а что будет завтра — одному Богу известно. Сейчас ясно одно: как-то незаметно она заняла в его жизни большое место, и оно, это место, становится только больше. Сердце у него окончательно отпустило, тревога за Настену улеглась, и он вдруг вспомнил о сыне. С порога метнулся назад, на улицу, но тут же передумал; случилось бы что, Анна Матвеевна была бы уже тут.

Макар Нефедыч сидел на лавке, прижимаясь спиной к теплому зеркалу русской печи, и вздыхал.

— Чем недовольны, Макар Нефедыч? — поинтересовался Вагранов.

— Как же ее парить? — удрученно произнес Нефедыч. Произнес как бы про себя, но Вагранову показалось, что вопрос направлен непосредственно ему, и откликнулся:

— А что такое?

— Дык нести ее, стал-быть, надобно в баню-то, а у меня спина не разгинается. Да и пар дыхалка моя не переносит.

— Ну, баню сперва истопить надо, а уж потом нести.