Благую весть принёс я вам
Шрифт:
– Ладно, я выслушал тебя. Можешь идти.
Человек поднялся на ноги, поклонился и, развернувшись, исчез за ярко расшитым зелёным пологом, перегораживавшим жилище от стены до стены. Хворост коротко подумал и кликнул слугу.
– Сейчас я пойду к вождю. А ты покуда сгоняй за дровами. Как будешь ехать мимо Осколышевского загона, передай его людям, что ежели ихние коровы снова будут моё сено жрать, переколю их ко Льду. Так и скажи.
Слуга кивнул.
– Слушаюсь, господин.
Господин! Чудное слово! Повтори бесчисленное количество раз - всё будет мало. Он - господин. Владыка! Хозяин. Ему кланяются, перед ним лебезят. Не то, что раньше, когда слушали самых горластых. Теперь ори - не ори, решать будут те, кто выше: господа.
Слуга помог Хворосту облачиться в песцовый меховик, завязал на нём ярко-красный тканый пояс, привезённый гостями из-за Сизых гор, надел на него кожаную перевязь с серебряными ножнами в самоцветах. Хворост глянул на себя в длинное слюдяное зеркало, висевшее на стене. Неплохо. Даже лицо помолодело от довольства - сияет что начищеное блюдо.
Слуга распахнул перед ним дверь. В лицо дыхнуло стужей, кожу защипало от мороза. Хворост накинул колпак и шагнул наружу. Во дворе уже ждали сани с высокой полукруглой спинкой. Возница, звеня сосульками в рыжей бороде, запрягал вороного. За высоким плетнём стелились дымки, торчали шесты с белыми черепами, увенчанными снежными копнами, на которых, поводя маленькими головками, сидели воробьи и снегири. Слышался шум голосов, лошадиное ржание, собачий лай. На дерябом сером небе молочными пятнами расплывались облака.
Хворост взгромоздился на сани, поглубже надвинул колпак: старческие уши знобило от ветра. Возница с заткнутой за кожаный пояс плетью (конец волочился по истоптанному грязному снегу) повернулся к нему, мотнул рыжей башкой.
– Куда нынче двигаем, господин помощник?
Он говорил без трепета, с чуть заметной развязностью. Скалил редкие зубы, морща виски в насмешке.
– Хайло-то прикрой, - буркнул Хворост.
– Раззявил. К вождю давай.
Возница, ничуть не смутившись, брякнулся впереди хозяина, цокнул языком, тронув поводья.
– Но, родимый! Растряси жирок.
Два копейщика открыли плетёные створы ворот. Позванивая бубенчиками на шее, конь затрусил вдоль ивовых оград, на которых колпаками торчали перевёрнутые горшки, громоздились стога почернелого сена, сушились ходуны. На створах ворот висели черепа лосей, волков и медведей - для отпугивания злых духов и привлечения достатка в жилище. У подножия оград темнели головки занесённых снегом деревянных изваяний Науки.
Над стойбищем висел гомон, вдалеке звенели удары молотов по наковальням, невольники несли на спинах короба с хозяйским скарбом, правили бычьими упряжками, гружёными дровами и сеном. Людей было мало: в такой мороз все либо сидели по жилищам, либо околачивались возле шатров гостей, разбитых в низине. Там велись яростные споры, местные препирались с чужаками из-за мягкой рухляди и рыбьего зуба, считали на пальцах, сколько соли, тканей, стальных ножей и серы они получат за каждый тюк соболиных шкурок и за каждый пяток лошадей.
От жилища Хвороста до вождя было рукой подать, в прежние времена старик, невзирая на немощь, явился бы к нему пешком. Но теперь простота была не в чести, и Хворост приноравливался к новым обычаям. Откинувшись к подбитой мехом спинке, сумрачно зыркал из-под пушистого колпака на встречных. Что он скажет Головне? "Великий вождь, - обратится он к нему.
– Мне стало ведомо о крамольниках, что ворожат, презирая твой закон...". Нет-нет. Не те слова. Головня сразу спросит: если ведомо, почему не схватил? Это ведь его задача, Хвороста - ловить скрытых недругов Головни. Так чего же он ждёт? Может, лучше поручить ему что попроще: надзор за табунами, к примеру, или обучение новичков?
Старик аж заскрипел зубами, представив себе это. Нет, надо сказать прямо: "Вождь, мне сообщили о ведовстве в общине. Но ведуны эти ходят под рукой Лучины. Позволишь ли допросить их?". Да, так он и скажет: чётко и ясно. А если в избе Головни по случайности окажется Лучина, невелика беда - он, Хворост, всего лишь сообщил о доносе, а последнее слово всё равно за вождём.
Жилище Головни возвышалось над остальным становищем, как остров над неспокойной рекой. Вождю мало было угнездиться на маковке - он велел подсыпать земли с пологого края холма и окружить получившийся бугор сосновым тыном, чтобы никто не мог углядеть, чем там вождь занимается на своём дворе. Тын был высокий, в два человеческих роста, а над ним, словно крышка от короба, виднелась двускатная кровля со скошенной трубой, - чёрная верхушка трубы едва выглядывала из-под закопчёных сугробов, испещрённых следами птичьих лап. Справа, где холм постепенно сползал к реке, к тыну чуть не вплотную примыкали жилища рядовых общинников - сплошь из земли или шкур, безо всяких оград и загонов. Меж жилищ тянулись сети, к подмазанным навозом стенкам были прислонены сани и лыжи, кое-где стояли кожемялки. Ниже, на самом берегу реки, недалеко от полуистреблённой лиственничной рощи, пыхтели глинобитные столбики печей, зияли чёрные проплешины ям для пережигания дерева, громоздились пыльные горки бурого угля; в дыму бегали дети, чумазые люди раздували меха, сыпали лопатами уголь; красными языками текли ручейки шлака.
С другой стороны избы, на холме, чуть пониже Головнинского бугра, ячеисто сгрудились огороженные плетнями дворы помощников вождя: утонувшие в сугробах деревянные срубы с мутными стеклянными окнами, окружённые невысокими земляными валами (для тепла), стиснутые со всех сторон хлевами, сенниками и избёнками прислуги, как коровы - телятами. Возле каждого сруба - рукастая коновязь, а меж плетней - шесты с черепами. Деловито сновали невольники; лошади, мотая пышными хвостами, брали сено с плетней; хозяйки в меховиках и цветастых платках судачили у ивовых калиток.
За дальними плетнями, как широкий ноготь, раскинулась проплешина, посреди которой горделиво возвышалось каменное изваяние Науки: алоокая, золотистоликая богиня поддерживала ладонями раздутое чрево, готовое разродиться зловредными сыновьями - Огнём и Льдом. А вокруг изваяния беспорядочно торчали неизменные шесты с черепами. Это была площадка для обрядов. Там Головня обращался к народу, там говорил с Наукой, там казнил предателей. За площадкой холм круто обрушивался в падь, когда-то заросшую сосняком и тальником, а ныне заставленную кузницами, утонувшими в чаду и угольной пыли. Чтобы добраться до кузниц, надо было спуститься к реке, пройти мимо плавилен и обогнуть холм, изрядно поплутав меж жилищ простолюдинов, которые волной подступали к склону, сплошь покрытому оленьим мхом и багульником.
А вокруг, насколько хватал глаз - сплошные рощи и перелески, разрезанные распадками; и извилистое русло реки, скованное льдом, на котором как слепни в молоке барахтались рыбаки, баламутившие сачками проруби. Из-за длинного высокого мыса по снежной колее двигался маленький обоз: быки тянули сани с обледенелыми бочками. За водой теперь приходилось ездить далеко - все ближние проруби давно протухли, а сниматься с места, как делали раньше, Головня запретил: решил жить, как южные люди, не кочуя, чтобы гости и вестники из дальних общин не искали его по всей тайге.
Перед воротами вождя, как всегда, толпились жалобщики и побирушки.
– А ну раздвинься!
– прогудел возница, придерживая вороного.
Люди торопливо расступались, почтительно выглядывали из-под старых колпаков, протягивали ладони - ждали подачки. Возница подъехал к самым воротам, соскочил на снег, забарабанил в створы.
– Открывай господину Хворосту.
В левой створке открылось маленькое квадратное окошко, в нём появилось лицо с белыми от инея бородой и усами. Хлопнув заиндевелыми ресницами, лицо исчезло, захлопнув окошко, створки медленно раскрылись, обнаружив выстроившихся полукругом воинов с поднятыми кверху копьями. Тихонько постукивали костяные доспехи, скрепленные рыбьим клеем. Сани вползли во двор, Хворост грузно вылез из них, сипя, направился ко входу в жилище. Створы за его спиной неспешно закрылись. Начальник стражников, приземистый, с буйной порослью чёрных бровей под узким лбом, требовательно вытянул к старику ладонь: