Благую весть принёс я вам
Шрифт:
Отношение к волосатым дикарям у работников компании было самое пренебрежительное. "Мы для них - боги, - объяснял Манессе младший клерк городского суда - высокий полноватый парень с прилизанным пробором.
– Им и удрать-то некуда - привязаны к маршрутам перекочёвок. Воевать не умеют совершенно. У них даже оружия нет, потому как вера запрещает. Приходи и бери голыми руками". "Чего ж тогда народ так неохотно к Вилакази идёт?" - спросил Манессе, успевший наслушаться рассказов об ужасах, творящихся на Еловом острове (туда планировалась экспедиция, в которую он записался). Клерк пожал плечами. "Тамошний вождь, говорят, - великий колдун. Я в это не верю, конечно. Но аборигены перед ним трепещут. Этакий божок, знаешь ли. Подчинил себе всех соплеменников до Чёрного берега, убил нескольких наших. Вилакази
Манессе заворожённо внимал его словам. Колдун, зверолюди, волосатые дикари - все эти слова, казавшиеся столь волшебными в Лесото, здесь выглядели обыкновенными, будто ожила сказка, и он провалился в неё с головой, и никого уже не удивляли крылатые чудовища, плюющиеся огнём, и могучие волшебники, творившие крепости из воздуха.
А потом была переброска к Еловому острову на новеньком, сверкающем латунью пароходе, и высадка в диком краю, среди утопающих в сугробах кустов багульника и изнемогающих под тяжестью снега сосен.
Вилакази держал перед солдатами речь. Сказал, что дикари уже получили по носу, когда напали на Чёрный форт, и теперь осталось лишь разорить их логово, чтобы по всему острову воцарились мир и порядок.
В Чёрном форте, стоявшем на берегу одноимённого моря, сделали остановку: подковали лошадей, привели в порядок оружие и снаряжение, взяли туземного проводника. Гарнизонные солдаты - все как один с выбритыми висками и затылками - жадно выспрашивали у вновь прибывших новости, клянчили табак и кат. По форту они ходили в туземных меховиках с облегающими мохнатыми колпаками, лошадей тоже держали местных - жирных, косматых - причём, отдавали предпочтение кобылам, говоря, что они куда выносливее жеребцов. Скакать на таких кобылах было несподручно (слишком тяжелы), зато перевозить грузы - самое то. Манессе они казались неказистыми - маленькие, толстые, с густой шерстью, которую приходилось часто расчёсывать - не лошади, а карикатура на животных. Сам он ездил на коне, полученном в Сосновом городке. Ездил часто, привыкал к седлу. Ветераны, короткостриженые усатые зулу, покрикивали на новичка:
– Зверя загоняешь, городской. Гляди, падёт от опоя. Чаще пот ему вытирай - запарился уже.
Сержант, маленький щуплый ндебеле, поджимал вывернутые губы, глядел на Манессе с досадой.
– Повесили ж на шею малька, - ворчал он.
– Нос ему вытирай теперь...
Манессе, злясь, хорохорился перед сержантом:
– Вы меня ещё в деле не видали. Посмотрим, кто чего стоит.
Сержант не отвечал - грыз мундштук и уходил в протопленную бревенчатую казарму, хромая на правую ногу: память о конголезской пуле, полученной в Третью войну.
Иногда Манессе забирался на деревянные стены и оглядывал окрестности: бесконечное море ельника, стянутое неровными серыми швами речушек; слева - заросшие лиственницами холмы, шишками торчавшие из пенистого безбрежья тайги, а над ними в колючей пелене мороза - дымки становища туземцев. От форта бурым жгутом тянулась просека.
В форт забредали аборигены, меняли у солдат пушнину на сушеные листья ката. Манессе то и дело натыкался на них возле казармы. Они стояли там, зябко переминаясь в ноги на ногу, идиотские улыбки просвечивали сквозь распушенные бороды. Спрашивали, дыша в лицо рыбным запахом:
– Кат нет? Нет кат?
Манессе с отвращением отпихивал их, грозил:
– В морду дам, сволочи, если не отстанете.
Как же они были похожи на забулдыг из родного Доннебрука! Такие же вислогубые, опустившиеся, грязные. Совали под нос связки шкурок:
– Кат! Дай кат! Дай!
Солдаты гарнизона безбожно надували их, беря за щёпоть ката по пять-шесть соболей. Смеялись, глядя на удивление Манессе:
– Да они за эти листочки и сто хвостов принесут. Глянь - едва ходят уже. Кабы не
По форту бегало несколько детей-полукровок, рождённых аборигенками от чёрных воинов: светлокожие и голубоглазые, с толстыми африканскими губами, они заставляли Манессе вздрагивать каждый раз, когда он смотрел на них. Солдаты играли с ними, угощали вяленым мясом и брусничным вареньем.
Местный служака, худой и высокий шона с преждевременно выступившей сединой, рассказал ему о недавнем налёте на форт:
– Думали врасплох нас застать, дьяволы волосатые. Куда там! Соседи заметили, прибежали к нам, руками машут: идут враги с севера. Мы, конечно, местных под крыло, ворота - на засов, но всех-то не втиснешь! Майор отрядил в становище двадцать человек, остальных расставил по стенам. А дьяволы только сунулись сюда, и даже связываться на стали, ринулись на соседей. Ох и пальба была там, скажу я тебе! Майор смекнул, что у наших скоро патроны кончатся, вывел, значит, тридцать человек и пошёл с ними к становищу. В крепости только десяток инвалидов и осталось. Бабы воют, дети ревут, винтовки стрекочут, туземцы вдалеке голосят - конец света! Лейтенант наш майору говорит: мол, ловушка это. Нарочно так сделали, чтобы выманить гарнизон. А тот ему: "Что ж теперь, своих бросать?". Вышли мы к становищу - а там уже рукопашная. Наши с коневодами режутся. А внизу лежат тела туземцев - видимо-невидимо. Одно на другом, вповалку. Крепко им, видать, досталось. Эти туземцы тупы как пробка, атаковали напрямик, не скрываясь, пёрли на лошадях через снег, а нашим только этого и надо. Расстреливали их как уток. Закричал наш майор: "Вперёд, ребятушки, за государя императора и родную землю!". Ударили мы на них, да так, что те кубарем с холма покатились - только их и видели. Командир их, с медвежьим черепом на башке, в плен попался. Поддели штыками его кобылу, а самого - в аркан. Когда приволокли к майору, тот с ним и толковать не стал - хотел вздёрнуть на ближайшей сосне, да следопыт отговорил. Слишком, мол, лёгкая участь для такого негодяя. Упросил майора отдать ему пленника, и самолично отрезал ему нос и уши. Сущий бес! Изуродовал да и отпустил - пускай, дескать, покажется своим, чтоб знали, какая судьба их ждёт. Будь я проклят! Дикари и есть дикари. Косят друг друга как траву. А ещё человечинкой не брезгуют, да-с! Такие у нас здесь нравы...
Через две недели выступили в поход. Солдаты расселись в передвижных крытых санях, поближе к жаровням, стали резаться в карты и кости. На кон ставили будущую добычу: меха и баб. За одну невольницу давали по тридцать горностаев или по сорок лисиц. Вели строгую учётность, иные залезали в крупные долги. На будущее взирали с поразительным легкомыслием: каждодневно подвергаясь опасности, научились жить сегодняшним днём - без глубоких раздумий, без постоянных семей, без обязательств перед кем-либо, кроме торговой компании и боевых товарищей.
Вопреки ожиданиям, до логова туземного вождя добрались без приключений. Дикари бежали, спалив свои дома. Посреди пепелища возвышалась огромная каменная идолица со сложенными на брюхатом пузе ладонями и бешеным взглядом разъятых глаз. Проводник при виде её обезумел, принялся швыряться в идолицу снегом и камнями, пробовал свалить, но только отшиб плечо. Ринулся к Вилакази, целовал ему руки, корявым языком умолял выкорчевать болваниху. Тот лишь отмахнулся. Затейники-солдаты постреляли в изваяние из винтовок, изуродовали лицо пулями. Думали, командир прикажет возвращаться, но Вилакази приказал двигаться дальше. Собаки проводника уверенно взяли след, понеслись по ледяному руслу реки.
Манессе, ободранный сослуживцами как липка (даже коня заложил в счёт будущей добычи), был отправлен в дозор. Он стоял, хмуро размышляя о своей неказистой жизни, жестокая стужа вонзала ему под рёбра острые когти, кусала за щёки, медленно сдирала кожу с костенеющих пальцев. Сквозь белесую муть в небе снежисто проступало сияние - будто огромный калейдоскоп. Плечо оттягивал ремень от винтовки. А кругом, в прозрачном режущем сумраке, застыл, точно слипся, чёрный бор и цементно отливал снег. За спиной сонно пофыркивали озябшие кони (анатолийская порода - не лучший выбор для таких краёв), а где-то вдалеке, теряясь в дымке сумрака, лениво перекликались другие дозорные.