Благую весть принёс я вам
Шрифт:
– Палку!
Тот, невольно пригнувшись (боялся новых выстрелов), подступил к вождю, на ходу скидывая с плеча громовую палку. Головня подхватил её, развернулся, прицелился, оперев цевьё о засыпанный снегом верх каменного зубца. Долго стоял, слегка двигая винтовку вперёд и назад, покачиваясь туловищем и сопя. Помощники, не подходя к краю стены, напряжённо следили за повелителем. За их спинами, не унимаясь, причитала баба, плакала над погибшим. Народ шумел, сочувствуя ей.
Выстрел вспугнул воробьёв в ближних рощах, щелчком отразился от неба. И тут же, точно хлёсткие удары плёток, загрохотали ответные выстрелы. Посшибало снежные верхушки с зубцов, посыпалась каменная крошка со стен; помощники,
– Не попал.
Скосил глаза на лежащих помощников и вытер тыльной стороной рукавицы нос. Проорал, перекрывая гром выстрелов:
– Зато теперь знают, падлюки, что у нас есть палка. Остерегутся лишний раз приближаться.
– А затем, отвернувшись, обронил с досадой, ударив себя по коленке: - Эх, в Огонька надо было целить... мразь такую...
Глянул сурово на прильнувшего к заснеженной стене Лучину, крикнул недовольно:
– А ты чего здесь елозишь? Ты где должен быть, а?
Тот непонимающе поднял лицо с налипшим снегом, заморгал.
– А где?
– Ты на западной стене должен быть! Следить за всадниками. Сам не догадаешься? Всё окрика моего ждёшь?
Лучина замотал головой, стряхивая снег.
– Так ведь не было приказа...
– А сам додуматься не можешь? Всё за мной как за мамкой бегать будешь? Иди к своим стрелкам, живо!
Лучина подтянул ноги к животу, вскочил и кинулся к ступенчатому снежному бугру возле стены. А Головня, откинувшись затылком к зубцу, крикнул, подняв глаза к небу:
– Осколыш! На твоих людей жалуются. Говорят, кузнецы твои к зверобабам бегают по ночам, визг и гвалт у них там. Нехорошо. Пресеки беспутство.
С намерением произнёс - чтобы все видели, как он презирает врагов с их страшным оружием. Чтобы даже мысли не возникло, будто испугался обстрела.
Осколыш - могучий, рыжий - отполз за другой зубец, ответил, присев и вытянув ноги перед собой:
– Да ведь народ-то у меня в основном холостой... сам понимаешь - бродяги. Оно, конечно, сейчас на одном месте осели, но привычки-то враз не поменяешь, ага. Да и бабы эти... одно название, что бабы. Волосатые, что твои кобылы. А у зверолюдей, я слыхал, в обычае трахать кого попало. Небось не обидятся, ага. Тем паче, муженьки их - или кто они им?
– ушли в тайгу с Ожогом. Бабы-то, я чай, сами рады, ага.
Головня метнул на него непреклонный взор.
– Плевать на баб. Мне порядок нужен. Не хватало ещё, чтоб они у тебя передрались из-за этих страшилищ...
– Он покачал головой.
– И чего их к ним тянет? Не пойму. Самим-то не боязно с такими любиться? Прямо демоницы...
– Может, и боязно, да ретивое своего требует, ага. С нашими-то бабами не забалуешь. Ты ж сам указал, чтоб у каждой, значит, был муж. Один. Не то, как раньше...
Он замолчал и отвернулся. Головня помолчал, думая о чём-то, затем, когда выстрелы начали редеть, промолвил:
– Никак устали наши друзья? Глянь, что там у них.
Осколыш повернулся, выпростал рыжую бороду.
– Отъезжают вроде. На запад двигают.
– На запад?
Хворост, сплёвывая растаявший на губах снег, подполз на четвереньках к краю стены, проскрипел вождю:
– Стало быть, на частокол полезут, великий вождь. Как и думалось.
– Он перевесился через край, погрозил врагам кулаком, каркающе крикнул: - Вот вам ужо, сучий род!
И тут же откинулся обратно, пополз, шурша коленями, под защиту каменной заслоны, спасаясь от новых выстрелов. А Головня посмотрел на него, треснув усмешкой, и опять прислонился затылком к ледяному камню: наслаждался догадливостью - своей и помощников. Вспомнилось, как
– Сделаешь по моему слову - расквитаешься за брата.
И Ожог ответил, прошебуршав ровно остриженной бородой по песцовому меховику:
– Я понял, великий вождь.
В этот раз Ожог не взял никого из народа, лишь своего помощника - волоокого, рано начавшего лысеть, с приплюснутым носом и оттопыренными ушами. Всех воинов, с которыми ходил в ледяные поля, передал отцу: в становище они были нужнее. И ушёл. Утонул в хвойной гущине, а вместе с ним - и все зверолюди. Утопали, покачивая заострёнными палками в руках. А Головня смотрел им вслед и мучился тревогой: выполнят ли наказ? Не изменят ли? Рассчитал-то он всё правильно, да только уж больно ветрена душа таёжника. Пока говоришь с ним, он тебя слушает и поступает по твоему слову, а стоит ему остаться одному, как уже другие мысли в голову лезут, тёмные демоны смущают душу. Эти пришельцы-то, небось, не одни явятся - пригонят с собой толпу незримых созданий, коварных шептунов, прельщающих дух человеческий. Устоит ли Ожог перед соблазнами? Не отдастся ли злу? Так и смотрел Головня вслед отряду Ожога, мучаясь сомнениями, пока тот не растаял в ельнике.
По снежным ступеням взлетел, размахивая руками, лучник. Придерживая нож на поясе, просеменил к вождю, почтительнейше наклонился:
– Великий вождь, господин Лучина передаёт - пришельцы встали с западной стороны. Обустраивают стан.
Он подождал ответа, но Головня молчал, глядя в сторону. Воин, не разгибая спины, покосился на Хвороста. Старик, воздевшись над каменными зубцами, окинул взором местность, исчерченную следами от полозьев, шикнул на лучника:
– Иди.
Того и след простыл. Головня, скребя спиной по каменному зубцу, поднялся на ноги, привычно обхватил левой рукавицей кожаный чехол на груди, вглядываясь вдаль. Остальные тоже поднялись, ждали распоряжений. Вражеский обоз рыжим лисьим хвостом растянулся по исхоженному льду реки, передняя его часть уже заворачивала за гору, карабкаясь на берег.
– Эх, стрельнуть бы, - простонал Пар.
Лицо его, перемотанное посередине широким кожаным ремнём (чтобы скрыть уродливую рану), мялось в несдерживаемой ярости. Дай ему волю - выскочит и побежит в одиночку кромсать врагов.
Головня ничего не ответил. Не выпуская из руки громовой палки, молча спустился по хорошо утоптанной снежной насыпи и двинулся к западной стене. Под ногами завертелась лохматая подпалая псина, завиляла хвостом, надеясь на подачку - Головня в сердцах пнул её, отбросив с дороги, выругался.
Осколыш сунулся сзади, заговорил в ухо:
– Я вот чего думаю, великий вождь. В суме этой, что от пришельца осталась, много-много железных штучек. Небось не случайно, ага. Думаю я, в этих-то штучках вся тайна смертельного грома и заложена. Только не соображу пока, как их с палкой соединить. Ты бы дал мне её хоть на вечер - обмозгую, с ребятами поговорю, ага.
Он замолчал и стал ждать ответа, семеня за Головнёй. Но вождь будто и не слышал - широко вышагивая, сжимал рукоять ножа на поясе, а правой ладонью придерживал громовую палку, лежавшую на плече. Осколыш, обиженный, чуть приотстал, понурился, досадуя на такое небрежение. Штырь, идя рядом, легонько пихнул его в бок, показал глазами, чтоб не тревожил вождя.