Блаженство по Августину
Шрифт:
И впрямь, за кризисом следует лизис, говорят медики. Но оптимальнее по возможности избегать лишних ранений и никому ненужных болезненных травм.
«Разве блаженство состоит в том, чтобы быть терпеливо несчастным?»
Всяческие человеческие страсти и страдания способна оправдать лишь высшая духовная цель, чтобы там ни утверждали еретики донатисты в их лжеименном и предвзятом ригоризме раскольников. То есть схизматиков, определимся по-гречески.
Достоименно, из крепкого, сильного верой православного Гиппона предопределенно удобнее, способнее католически бороться с ересями и врагами святой, единой Aпостольской
«…Опровержение еретиков ярко освещает мысли Твоей, мой Господь, Церкви и содержание ее здорового вероучения. Надлежит быть и ересям, дабы объявились испытанные среди слабых…»
Оттого Блаженный Августин не имел тактических возражений в малом во имя большего, принял к стратегическому ведению полномочия епископа-коадьютора. И впоследствии не посягал отрекаться, слагать митру полноправного предстоятеля христиан Гиппо Регия, каким бы ни было спорным его возведение в сан епископа при наличии здравствующего предшественника.
Данное неизбежное возвышение в церковном чине пресвитер Аврелий предвидел заблаговременно. Потому соответственно к нему подготовился, когда спустя год в Гиппон съехались предстоятели православных епархий из Каламы и Константины, чтобы посовещаться с немощным Валериусом, дождаться прибытия морем епископов из далеких мавретанских епархий Картенны, Типасы, западного Икосия и далее отправиться на восток в Картаг на синодальное собрание высших пастырей католического православия в Африке.
Аврелий нисколько не протестовал в то время как при большом стечении радостной и ликующей паствы в Павловой базилике его чересчур славословил, чрезмерно превозносил Валериус, попросившийся в почетную отставку у православных братьев и сестер. Не возмущался он и в течение церемонии возложения на него трехрогой пурпурной епископской митры и передачи золотого кольца епископа, какую торжествующе совершил достопочтеннейший Мегалий Каламский.
Весьма красноречивое недоумение и плохо скрытое возмущение новопоставленный епископ Августин Гипппонский выразил дражайшим коллегам несколько позднее в узком кругу, не на публике, перед обедом. Он указал им на то, что они пренебрегли постановлением вселенского собора в Аквилее, дословно и безусловно воспретившего передачу сана епископа кому-либо при живом предстоятеле епархии, причем отнюдь не отлученном с анафемой от Церкви Христовой.
Порядком смутив полдюжины епископов, было приготовившихся отменно и сильно отобедать в гостеприимном достославном Гиппоне, его новый церковный иерарх сменил гнев на милость. Он взял со всех присутствующих единодушное торжественное обещание на соборе в Картаге, куда они направляются, в особом решении упорядочить процедуру возведения в сан африканских предстоятелей Католической Церкви. И только потом, благожелательно улыбаясь, пригласил пресвятейших гостей к столу.
«Разве не искушение жизнь человека на земле всегда и всюду?..»
КАПИТУЛ XXV
Функционально и рационально епископ Валериус готовил ему достойного местоблюстителя и преемника на протяжении трех лет. Очень многое он поступательно передоверил Августину, последовательно отходя от светской политической суеты, загодя предвкушая преспокойную монастырскую жизнь.
Валериуса почти все устраивало, в монастыре, организованном отцом Аврелием. И более всего, книжные, поистине апатические и квиетические занятия братьев книжных монахов, инструментально вдали от мирских беспокойств, сохраняющих и преумножающих письменную премудрость в иноческой обители, поименованной Новый Органон.
Со своей стороны и Аврелий не очень возражал, чтобы к нему ступенчато, с большего помалу переходили во множестве епископские организаторские озабоченности. Потому как не слишком гладко и скорострельно у него выходили, получались новые писания и сочинения. Ибо для качества, величины, величия и количества написанного наиболее необходима соответствующая и сообразная органичность.
Требовалось немалое время на организацию, осмысление и поиски формообразования пяти-шести проникновенно задуманных им больших многописьменных трудов. Между тем черновые наброски, к слову, тех же исповеди-проповеди и за ней буквального комментария-шестоднева вовсе не представлялись ему верхом правдивого совершенства, доказательности, убедительности.
И то и другое до него пытались совершить, сочинить, воспроизвести, представить на суд читателей не раз и не два не один из христианских церковных писателей. Гораздо того, истинная религиозность и благие намерения большинства из них у Аврелия не вызывали вопросов. Недоумения и недоразумения, нарекания производит лишь то, насколько им удалось отстоять религиозную истину и критически опровергнуть ложь врагов Бога истинного.
Если в двух трактатах против манихиев он слишком увлекся иносказательным толкованием Святого Писания вселенского христианства, то ныне ему предстоит задача подвергнуть аргументированной критике не в пример более опасные и зловредительные измышления еретиков донатистов и пелагиан в прямом и переносных смыслах буквы и духа.
Проще всего в кичливом самомнении отрицать, отрекаться безоглядно, отделяться без обиняков, отмежевываться в огульном критиканстве всего и вся вне серьезных раздумий. Не в пример труднее вдумчиво утверждать, не зарекаясь, не заговариваться, зарываясь в полемическом буквальном словопрении. И производительно добиваться того, когда б твои оригинальные мнения и частные взгляды смогли разделить другие, сделав духовную истину общим произведением, суммой, итоговым достоянием писателя и его читателей.
Кто это станет читать? — некогда не без горькой патетики далеко не сатирически вопросил Авл Персий. Видимо, этому поэту-стоику совсем не казалась незыблемой убежденность римского прокуратора Понтия Пилата, утверждавшего, что написал, то и написал.
Или же так захотел, пророчествуя, высказать необходимость евангельского писания Иоанн Богослов? Может статься, на эти пророческие слова святого автора истинно подвигнул, вдохновил Дух Божий, производственно подтверждая явление Иисуса Христа, как царя иудейского, вернее, в смысле властителя и неба и земли?