Блаженство по Августину
Шрифт:
Как глянешь вокруг, то кажется нигде и ни за что не бывает спокойных выдержанных брачных союзов, заключенных исключительно для бескорыстного и безмятежного деторождения. Повсюду страстные любовные связи и чувственная томительная любовь, то есть эрос по-гречески. Никак не меньше тех страстей и страданий, какие изображают, вернее сказать, каким жизненно подражают актеры в театре. Тем часом дети чаще всего рождаются вопреки желаниям мужчины, иногда и женщины, почему-то заставляя себя любить. По крайней мере так по жизни происходит в семьях среднего достатка куриалов и декурионов, не стремящихся заполонить мир присносущим потомством.
У простолюдинов же, напротив, свободные женщины-поселянки из года в год плодовито рожают сыновей-работников и дочерей-служанок, им заменяющих сельских рабов.
Или того хуже: простонародье нередко промышляет малолетними детьми, выставляя их на продажу.
Так и отпущенницу Сабину заботливые практичные родители когда-то продали на рынке в италийской Остии в услужение и рабство, — не мог не вспомнить Аврелий. Ее-то он и поджидал на форуме, пристально и незаметно наблюдая за входом в книжную лавку, размещавшуюся неподалеку.
Хозяин лавки, свободнорожденный грек Капитон, охотно, безвозмездно, что достойно крайнего удивления, предоставляет своему любимому и постоянному покупателю кров, то есть тесную каморку и простое веревочное ложе на втором стратуме для регулярных любовных встреч. Однако вино и простыни требуется приносить с собой. Но это уже такая же забота Сабины, как и воспитание их тайного сына Адеодата, тоже добросердечно отпущенного вместе с матерью на волю благороднейшим Фабием Метеллом Атебаном.
Впервые Аврелий увидел, встретил Сабину, когда она еще была рабыней в фамилии сенатора Атебана. Сталось это более десяти лет тому назад при империуме кесаря Валентиниана Старшего, отца августа Грациана и августа Валентиниана Младшего. В ту пору Аврелий недавно приехал из Тагасты, поступил в риторскую школу и с головой окунулся в безнравственный водоворот жизни большого города, о чем ему сейчас припоминать отчасти неловко и стеснительно. Хотя любящая Сабина, прекраснейшая из всех фурий и эринний, час от часу во время ссор и семейной ругани о том ему не дает-таки позабыть.
Пускай участвовал он в забавах веселой компании «опрокидывателей» и «совратителей» не слишком сопричастно, но о тех шалостях память у него покуда свежа. К тому же нынешние их юные последователи радостно предаются все тем же бесстыдным вызывающим развлечениям. Картагский народный обычай… Так скажем, в наблюдениях за временами и людскими нравами.
Как раньше, так и теперь опрокидывание состоит в том, чтобы, зорко высмотрев на улице ли, на форуме, у входа в термы или на рынке красивую одинокую рабыню, случается, и свободную женщину, как бы нечаянно столкнуться с ней. Два-три шалопая, резво двигаясь навстречу, будто невзначай внезапно задевают ее с двух сторон, наступают на подол туники и столы, подсекают под колени и опрокидывают навзничь. Притом словчась задрать ей платье как можно выше и дальше. А паллой, которой свободные женщины укутывают волосы и голову, надо ловко ослепить и ошеломить жертву нежданного нападения. Иногда кто-нибудь, согнувшись в три погибели, сзади подставляет спину, пока его товарищи в мгновение ока переворачивают матрону или девицу вверх тормашками.
Загодя картагские опрокидыватели, втихомолку хихикая, обычно бьются об заклад, что же они обнаружат, выставят на всеобщее обозрение под нижней туникой у выбранной цели. Почтенные картагские матроны, подвязывающие груди широкой шелковой цветной лентой-кинктой, и чресла свои плотно пеленают пестрыми полотняными набедренными повязками. Зато свободные горожанки из простых в жаркую пору года почитают за удобство не утруждать туловище внутренними покровами. И рабыни, ни дать ни взять, под шерстяной интерулой каких-нибудь иных женских потайных одежд не носят ни летом, ни зимой.
Потому и спорили заранее любознательные вертопрахи-шалуны, будет ли выбрита или выщипана у опрокинутой жертвы ее женственность. Либо ее курчавые секретные заросли оставлены в неприкосновенности в преддверии вероятного мужского откровения и плотского познания.
Особую лихость картагские риторы-школяры видели в том, чтобы проволочить несколько шагов женщину по мостовой, познавательно оголив ее до грудей. И при этом нисколько не ушибить или как-нибудь ей повредить физиологически.
Сорванцы, учинившие киническое бесстыдство и непотребство, сперва отшатывались будто бы в смущении, затем подскакивали, притворно извинялись за неловкость и неуклюжесть, участливо поднимали на ноги, оправляли платье… Учтиво интересовались, негодники, не ушиблась ли она ненароком, предлагали сопроводить к лекарю и оплатить лечение, коли случились какие травмы и повреждения деликатного и нежного женского телосложения.
В подобных публичных школярских забавах и проделках самолично Аврелий участвовал только один-два раза. Так как остерегался судебного преследования и наказания. Редко-редко, но бывало, когда мужья вдруг оскорбленных и опозоренных почтенных матрон, эдак по чистой случайности позабывших перепоясать чресла и подвязать груди в походе на рынок, обращались в суд к магистратам и эдилам за справедливостью.
В такой печальной оказии виновным в нарушении общественного порядка и приличий грозили денежный начет, розги, а иногородним — высылка из города без права возвращения. За безгласных и бесправных рабынь никто не вступался, даже если они принадлежали к важным и влиятельным городским фамилиям. Ибо таков древний картагский обычай. Вот так, как бы невзначай опрокинуть вверх кормой на праздновании языческих сатурналий или матерналий какую-нибудь зазевавшуюся молодку. Бывало такое и в праздной толпе, глазевшей на торжественное шествие жрецов и служителей египетской богини Исиды, якобы верховной матери природы, владычицы стихий и единого образа всех мелких языческих божеств. Не меньше народу доселе поклоняется и фригийской Кибеле.
Так вот и принял глупейшее участие в опрокидывании Сабины и сам Аврелий, когда та отстала от молодой хозяйки у входа в термы Антонина. Она его этим до сих пор попрекает во время ссор. Дескать, страшно сожалеет, зачем убоялась, не упросила сенатора Фабия вступиться за ее поруганную девичью честь и оголенную промежную невинность.
Судебного наказания розгами Аврелий по юношеской опрометчивой глупости не слишком-то страшился. Мало ли его секли в детстве? Перенес, пережил бы и эту порку как-нибудь. Хотя к такому изуверскому ужасу привыкнуть, приспособиться никак тебе невозможно и невмочь. Лучше бы его всеми силами избегать и даже не вспоминать о нем с проклятиями.
Тем не менее начинающим школяром в Картаге, он гораздо больше остерегался, чтобы его недоученного, — Боже, упаси! — не выслали в одночасье из города, чем ужасно огорчится мать, по сю пору мечтающая увидеть сына в блеске чинов, славы и величия.
Как приходится его матери Монике одной, без мужа, — о Господи! — уже десять лет воспитывать, растить младшего брата и совсем маленькую сестру, Аврелий и в юности отлично понимал.
За старшего сына Моника Августиниана в те годы очень беспокоилась, переживала, что и не перестает делать по сей день. Не устает опасаться кривых путей для него и предостерегает насчет опасности связей с замужними женщинами. Потому-то едва успев выдать замуж дочь Юнию и отправить младшего сына Корнелия служить в Испанию, она безотлагательно взяла под неусыпную опеку и материнское покровительство старшего Аврелия, подающего самые большие и добрые надежды в их семье. В своих снах и мечтах Моника его видит не меньше, чем кесарским комитом и викарием какой-либо из римских провинций, глубокоуважаемым отцом почитаемой фамилии.
Неуважительно обижать и огорчать мать Аврелий никак не желал ни тогда, ни потом. Следовательно, и сейчас он старается матери не возражать, не прекословить… И ничего не рассказывал ей о десятилетнем сыне Адеодате и давней сожительствующей полюбовнице Сабине…
Эта ослица картагенская, наверное, и под страхом вечных мук христианского огненного ада никуда и никогда не в силах прийти вовремя! Ждать себя заставляет долгую вечность!
Верно поэтому, Аврелий припомнил: как лихо и молодецки они сам-друг со Скевием Романианом когда-то зацепили и опрокинули богато принаряженную, кичливо задирающую нос пышногрудую и узкобедрую красавицу рабыню, обликом несомненную сабинянку. Выиграл Аврелий в тот момент также спор против завзятых опрокидывателей, подзуживавших на скандал двух новичков. Получил целую кучу полновесных денариев, точно угадав, насколько ухожена и кропотливо обработана ее женственность в промежности в соответствии с этрусским обычаем, принятом в Риме.