Бледная Иза. Повесть о странностях любви
Шрифт:
– Ну, так вот я тебе рассказываю, а ты интенсивно пытаешься заткнуть мне рот. Если имеется желание, то слушай дальше и не перебивай! Дела получаются такого рода. Когда я, уже находясь на пенсии, то имел возможность не просто побывать на таких вот разрушенных заводах, то глубоко и окончательно понять одно.
– Что?
– Я понял, Кеша, что те господа, которые разбомбили Хиросиму и Нагасаки, а потом и дальше продолжили бороться за мир с применением бомб и ракет, глубоко не правы и даже во многом перещеголяли немецких фашистов.
– Причём же здесь американцы?
– Все эти мерзкие песенки
В своей беседе с Маздоновым разговорчивый и общительный дед изредка давал возможность и ему вставить в разговор пару-тройку слов, но не больше. Правда, Маздонов уже успел в самом начале беседы рассказать о себе если не всё, то многое.
Слушая внимательно, в общем, не скучного собеседника, Иннокентий понимал, что пока Генрих Наумович ни выговорится, он, Маздонов, больше уже не сможет ничего ему рассказать. А ведь хотелось бы, не опираясь на личные биографические данные, просто излить свою душу перед этим странноватым дедом.
Но пока говорил Нуглер. На сей раз он в своём, можно сказать, почти монологе вернулся к своей личности, уверяя Олега в том, что является не только гениальным художником, но и мастером на все руки. Так получилось, что космические или какие-то другие силы дали ему возможность стать настоящим творцом. А вся эта суетливая компашка, как бы, творческая интеллигенция – ни уха, ни рыла.
Эту ушлую ватагу свободных «творцов» активно начали формировать уже с середины семидесятых годов прошлого века те дяди и тёти, которые пожелали ни мытьём, так катаньем узаконить ворованный, присвоенный ими капитал. Да и, благодаря старым связям и заботам родных и близких, сделаться за счёт народа и страны ещё богаче. А такой вот переход от умеренного к активному грабежу всегда необходимо «культурно» обставить… Способов тысячи, и они уже действуют.
– Я в этом ничего не соображаю, – признался Маздонов. – Если, например, завтра появиться литературное произведение под названием «Дядя Степа – миллиардер», то я не ни на какую площадь протестовать не пойду.
– Такие штучки уже давно появились, – глубокомысленно изрёк. – Раньше тоже наблюдались, но во времена социализма пройдох и приспособленцев в стране было значительно меньше, чем сейчас. Зачастую не только болезни, но человеческие недостатки и достоинства, обычно, передаются по-наследству. А ты, я знаю, не пойдёшь протестовать уже только потому, что заранее знаешь…
– Что я знаю?
– А то, что в очередной раз умело зомбированная толпа посчитает тебя если не врагом народа, то просто недоумком. За нас «верхние» люди давно уже всё решили. Например, по всем каналам Центрального Телевидения будут компетентно и задорно уверять, что, к примеру, художник Иванов, изображающий на своих полотнах так называемых простых людей полными недоумками и жалкими существами, гениальный творец.
– Зачем?
– Прекрасный расклад для олигархов,
Любуясь своим голосом, Генрих Наумович, уверял, что способов превращения личности в ничтожество много. При этом он заметил, что придуманная и обласканная зажравшимися разбойниками при деньгах и власти странноватая творческая интеллигенция последних пятидесяти лет – полный абсурд. Но не потому, что изображает из себя когорту обиженных и несчастных творцов, а только лишь по той причине, что созданную ими хрень, в «свободном полёте», даже с глобальной натяжкой нельзя назвать творчеством.
Правда, по утверждению Нуглера, нынешним умельцам с большими полномочиями, занимающимся выворачиванием карманов нищих, было, у кого учиться. Их властвующие предшественники создавали, по сути, не из нормальных людей, а из двуногих флюгеров, хамелеонов, лакеев, доносчиков и прочего сброда жалкое подобие творцов, способных пусть фальшиво, но петь одну песню, которая адекватных людей ничуть не радовала.
– А сейчас, Кеша, таких вот «заметных» представителей творческой интеллигенции , вообще, не из людей делают, а из человеческих фекалий, навоза и куриного помёта. Утверждаю слишком сурово, но справедливо. При этом они ещё и объединяются, и требуют для себя льгот.
Слушая на весь мир обиженного и слишком крутого старика, Иннокентий обратил внимание на то, что прямо на небольшом пьедестале, прямо на парковой лужайке стоит почти двухметровая гипсовая фигура. Очень милая девушка с корзинкой в руке в простой крестьянской одежде, в больших башмаках, на голове, разумеется, головной убор. Понятно, она – Красная Шапочка, которая несёт бабушке пирожки.
Что-то в этой парковой фигуре было живое, человеческое. В её, как бы, застывшем движении Маздонов разглядел не только обаятельность, энергию и решительность. Такая юная девушка запросто любого Серого Волка убьёт одним ударом ребра своей розовой и нежной ладошки.
На короткое время перестал держать свою пламенную и, пожалуй, анархистскую речь Генрих Наумович. Он внимательно посмотрел на Маздонова и поинтересовался:
– Нравится?
– Конечно. Красивая и очень решительная Красная Шапочка. Кажется, что она идёт не к бабушке с пирожками, а взрывать железнодорожный мост или группу вражеских диверсантов.
– Прекрасно! Значит, даже в мелочах я остаюсь настоящим творцом. Ты смог разглядеть в образе самое главное, причём, для многих неведомое. Здесь изображён даже не протест, а народный гнев.
Оказалось, что автор этого паркового монумента собеседник Маздонова, как раз, Генрих Наумович, и это порадовало парня. Образ гипсовой двухметровой Красной Шапочки пришёлся Иннокентию по вкусу, он даже полюбопытствовал:
– Наверное, позировала вам, Генрих Наумович, ваша внучка Изольда?
– Что ты говоришь, Иннокентий! – почти возмутился Генрих Наумович. – Моя бледная Иза настолько прекрасна… В общем, ты в курсе событий. Я тебе уже говорил про Изольду. А сейчас, подойдём к моей, как ты говоришь, Красной Шапочке. Посмотрим на неё поближе. Она, по-своему, тоже хороша и, можно сказать, неповторима.