Блестящая будущность
Шрифт:
— Значитъ, ограбили домъ Пэмбльчука?
— Да, Пипъ, — продолжалъ Джо, — они взяли его кассу, и выпили его вино, и съли его провизію, и били его по лицу, и привязали его къ кровати, и напихали ему въ ротъ пшеницы, чтобы помшать кричать. Но онъ узналъ Орлика, и Орликъ теперь сидитъ въ тюрьм…
Какъ въ былое время мы ждали того дня, когда я сдлаюсь ученикомъ Джо, такъ теперь мы ждали дня, когда мн можно будетъ выйти изъ дому и прогуляться. Но по мр того, какъ я становился сильне и здорове, Джо длался все мене и мене развязнымъ въ обращеніи со мной. Во время третьей или четвертой прогулки нашей въ сосднемъ саду, когда я опирался на руку Джо, я особенно ясно замтилъ эту перемну. Мы сидли и грлись на солнечномъ припек, глядя на рку, и я сказалъ, вставая съ мста:
— Знаешь, Джо! Я теперь такъ оправился, что одинъ дойду до дому.
— Не утомляй себя черезъ мру, Пипъ, — отвчалъ Джо: — но я буду очень счастливъ, если увижу, что вы можете ходить безъ посторонней помощи, сэръ.
Послднее слово больно задло меня; но могъ ли я обижаться! Я прошелъ только до воротъ сада, а затмъ прикинулся слабе, чмъ былъ на самомъ дл, и попросилъ руку Джо. Джо взялъ меня подъ руку, но задумался.
Вечеромъ, когда я легъ въ постель, Джо пришелъ въ мою комнату, какъ длалъ это во все время моей болзни. Онъ спросилъ меня, увренъ ли я, что такъ же хорошо себя чувствую, какъ утромъ?
— Да, милый Джо, такъ же хорошо.
— И ты чувствуешь себя сильне, дружище?
— Да, милый Джо, съ каждымъ днемъ все сильне.
Джо разгладилъ одяло на моемъ плеч своей сильной доброй рукой и сказалъ, какъ мн показалось, хриплымъ голосомъ:
— Покойной ночи!
Когда я всталъ поутру, бодрый и окрпшій, я ршилъ разсказать Джо обо всемъ, что было. Я ршилъ разсказать ему это еще до завтрака; только однусь и пойду въ его комнату и удивлю его: въ первый разъ за все время болзни я всталъ рано.
Я пошелъ въ его комнату, но его тамъ не было. Не только его, тамъ не было, но и сундукъ его исчезъ.
Я поспшилъ въ столовую и тамъ, на стол, нашелъ письмо. Вотъ его краткое содержаніе:
«Не желая быть навязчивымъ, я узжаю, потому что ты теперь здоровъ, дорогой Пипъ, и обойдешься и безъ „Джо“.
P. S. Навсегда преданнйшаго изъ друзей».
При этомъ письм находилась расписка въ уплат долга, за который я былъ арестованъ. До сихъ поръ я воображалъ, что меня не безпокоили за долгъ, пока я не выздоровлю. Мн и не снилось, что Джо уплатилъ деньги; но Джо ихъ уплатилъ, и расписка была на его имя.
Что же мн теперь оставалось длать, какъ не послдовать за нимъ въ милую, старую кузницу и тамъ покаяться ему во всемъ и облегчить душу и сердце, и высказать о своемъ новомъ ршеніи?
А ршеніе это заключалось въ томъ, что я пойду къ Бидди, покажу ей, какимъ я вернулся смиреннымъ и раскаяннымъ гршникомъ, разскажу ей, какъ я лишился всего, на чт когда-то надялся, и напомню ей о моихъ признаніяхъ въ первые несчастливые дни. Посл того я скажу ей: «Бидди, мн кажется, вы очень, когда-то, любили меня… если вы еще хоть вполовину меня любите, если вы можете простить меня, то я надюсь, что теперь я сталъ боле достойнымъ васъ, чмъ въ былое время… И отъ васъ, Бидди, зависитъ, останусь ли я работать въ кузниц, вмст съ Джо, или поищу себ другого занятія, въ другомъ мст, или мы вмст удемъ въ отдаленную страну, гд мн предлагаютъ мсто; я еще не далъ ршительнаго согласія, въ ожиданіи вашего отвта».
Таково было мое ршеніе. И посл трехдневнаго срока я отправился на старое пепелище, чтобы привести это ршеніе въ исполненіе; мн остается еще разсказать, какъ все произошло, и тогда конецъ моему повствованію.
ГЛАВА XXI
Всти о томъ, что мои расчеты на блестящую будущность рухнули, раньше меня достигли моего родного пепелища и его окрестностей. Я нашелъ, что «Синій Вепрь» уже былъ о томъ извщенъ, и замтилъ, что это произвело великую перемну въ обращеніи со мною. Между тмъ какъ «Вепрь» съ горячей настойчивостью искалъ угодить мн, пока я долженъ былъ разбогатть, тотъ же «Вепрь» выказывалъ крайнюю холодность въ этомъ отношеніи теперь, когда я обднлъ…
Когда я пришелъ позавтракать въ кофейню «Вепря», я засталъ м-ра Пэмбльчука, бесдовавшаго съ хозяиномъ. М-ръ Пэмбльчукъ (который нисколько не похорошлъ отъ его недавняго ночного происшествія) дожидался меня и обратился ко мн въ слдующихъ выраженіяхъ:
— Молодой человкъ, я сожалю о томъ, что вы такъ низко пали. Но чего же другого можно было ожидать? Чего же другого можно было ожидать?
И онъ протянулъ мн руку съ величественно-снисходительнымъ видомъ, а такъ какъ я былъ сломленъ болзнью и не въ силахъ былъ ссориться, я взялъ протянутую руку.
— Вильямъ, — сказалъ м-ръ Пэмбльчукъ слуг,- поставьте пирогъ на столъ. Такъ вотъ до чего дошло! вотъ до чего дошло!
Я, нахмурясь, сидлъ за завтракомъ. М-ръ Пэмбльчукъ стоялъ, наклонясь надо мною, и налилъ мн чаю, прежде чмъ я усплъ дотронуться до чайника — съ видомъ благодтеля, ршившагося быть врнымъ себ до конца.
— Вильямъ, — сказалъ м-ръ Пэмбльчукъ уныло, — подайте соль. Въ боле счастливыя времена, — обращаясь ко мн,- я думаю вы употребляли сахаръ? И молоко? Да, употребляли, Сахаръ и молоко. Вильямъ, — подайте кресъ-салатъ.
— Благодарю васъ, — отвчалъ я коротко, — но я не мъ кресъ-салата.
— Вы его не дите? — отвчалъ м-ръ Пэмбльчукъ, вздыхая и нсколько разъ качая головой, какъ будто ожидалъ этого, и какъ будто воздержаніе отъ кресъ-салата должно совпадать съ моимъ паденіемъ. — Правда. Вдь это простые плоды земли. Нтъ. Кресъ-салата не надо, Вильямъ.
Я продолжалъ завтракать, а м-ръ Пэмбльчукъ продолжалъ стоять надо мной, тараща глаза, точно рыба, и громко дыша, какъ онъ всегда это длалъ.
— Кожа да кости! — громко вздыхалъ м-ръ Пэмбльчукъ. — А между тмъ, когда онъ узжалъ отсюда (могу сказать, съ моего благословенія), онъ былъ круглъ, какъ персикъ! Ахъ! — продолжалъ онъ, подавая мн хлбъ съ масломъ. — И вы идете къ Джозефу?
— Ради самого неба, — сказалъ я, вспыхивая невольно, — какое вамъ дло, куда я иду? Оставьте этотъ чайникъ въ поко.
То былъ худшій пріемъ, какой я могъ выбрать, потому что онъ далъ Пэмбльчуку тотъ случай, котораго ему было нужно.
— Да, молодой человкъ, — произнесъ онъ, ставя чайникъ на столъ и отступая на шагъ или два, и говоря для назиданія хозяина и слуги у дверей. — Я оставлю этотъ чайникъ въ поко. Вы правы, молодой человкъ. Въ первый разъ въ жизни вы правы. Я забылся, принимая такое участіе въ вашемъ завтрак, желая для вашего здоровья, истощеннаго безпутной жизнью, подкрпить васъ здоровой пищею вашихъ предковъ. И однако, — продолжалъ Пэмбльчукъ, поворачиваясь къ хозяину и слуг и указывая на меня вытянутой во всю длину рукой, — это онъ, тотъ самый, кого я ласкалъ въ счастливые дни его дтства. Вы скажете — это невозможно; а я скажу вамъ, что это такъ было.