Блистательный недоносок
Шрифт:
А р к а д и й. Это было недалеко от истины, потому что там, куда я спустился, нет солнца и нет жизни, там царят совершенно другие законы, и это вполне можно назвать другим светом. Но там тоже, Марина, есть жизнь, там тоже есть правда, пусть и другая, пусть и отличная от той, к которой привыкли мы, и там тоже живут люди. Живут и умирают, и им так же больно и так же страшно, как нам!
М а р и н а. О чем ты говоришь? Куда ты спускался? Ты бредишь!
А р к а д и й(нетерпеливо, отстраняя ее). Нет, Марина, это не бред, это правда, только другая, и, возможно, более чистая и более истинная, чем та правда, к которой привыкли мы. Наберись терпения, и я тебе обо всем расскажу.
М а р и н а. Рассказывай, а то заинтриговал, и столько наговорил, что я и не знаю, о чем думать теперь.
А р к а д и й. Хорошо, хорошо. Все дело
М а р и н а(резонно). Не забывай, что это я помогла тебе ее напечатать!
А р к а д и й(так же нетерпеливо). Да, да, я это знаю! Мою первую, совершенно невообразимую и дурацкую статью, которая так меня напугала, что я решил бежать куда угодно от вполне справедливого гнева редактора и читателей, и ухватился за это журналистское расследование, как за соломинку, которую бросила мне судьба.
М а р и н а. Ты ухватился за расследование, как за соломинку?
А р к а д и й. Да! и эта соломинка заставила меня на время изменить мою внешность и мой образ жизни, отправив в такие места, о которых я раньше и не подозревал!
М а р и н а. И что же это за места?
А р к а д и й. Это места, в которых живут отверженные: бродяги, бомжи, воры, проститутки, сонмы беспризорных детей, которых, кажется, не меньше, чем детей, живущих с родителями, уроды, убийцы и наркоманы, проходимцы разных мастей, – одним словом, Марина, отверженные, которым нет места в нормальном мире.
М а р и н а. Отверженные?
А р к а д и й. Да, отверженные, ютящиеся на вокзалах, в заброшенных домах, на чердаках, в подвалах, в подземных катакомбах, и вообще на задворках общества, которое отвергло их и высокомерно не замечает. Но это люди, Марина, которые живут и дышат, так же, как мы, и которые страстно желают вновь стать нормальными и свободными.
М а р и н а. Нормальными и свободными?
А р к а д и й. Да, хотя я и не уверен теперь, где больше нормальности и свободы: здесь, у нас, или там, под землей, где я жил последнее время.
М а р и н а. Ты жил под землей?
А р к а д и й. Да, я жил под землей, в катакомбах, в заброшенных шахтах метро, в душных сырых тупиках, и видел, как погибают люди, которые лучше и чище, чем многие, живущие наверху!
М а р и н а. Неужели такое возможно?
А р к а д и й. Возможно, Марина, возможно! О, ты не поверишь, но там, глубоко под землей, я познакомился с замечательным человеком, поэтом, который издал свою первую поэтическую книгу, и испугался этого точно так же, как я, напечатав свою первую в жизни статью!
М а р и н а. Он испугался своей первой поэтической книги?
А р к а д и й. Да, Марина, да, но он не чета мне, он настоящий поэт, я по сравнению с ним пустое ничтожество! Вот, слушай, слушай, это его стихи, которые теперь стали моими! (Читает навзрыд.)
Урод и Слепая составили чудную пару,Урод и Слепая на маленьких скрипках играли,А после, забывшись, терзали большую гитару,И пели про гурий, живущих в восточном серале.Урод и Слепая, обнявшись, встречали рассветы,Урод и Слепая не знали, что были безумны,И виделись им нисходящие в бездну кометы,И слышались им голоса и сладчайшие струны.Они проходили по жизни, как светская пара,Они посещали приемы, банкеты, собранья,И даже Войтыла, святой католический папа,Одобрил их вечный союз, как венец мирозданья.Им было плевать на безумье, на зло, на картиныПаденья и чванства живущих в подлунных столицах,Они открывали друг в друге такие глубины,Что, кажется, были едины в отверженных лицахНо все это кончилось вмиг, как кончаются реки,Которые падают вниз, в бесконечное море, —Они вдруг прозрели, и стали, как те человеки,Которых постигло большое и тяжкое горе.УродПауза.
Марина(удивленно). Как хорошо! А еще что-нибудь можешь прочесть?
Аркадий. Да, да, вот, пожалуйста, еще в том же духе! (Читает опять.)
Я молился не тем богам,Плыл вперед не по той реке,Ничего не прощал врагам,Погибал в ледяной тоске.Я глядел на пожаров медь,Я дошел до края земли,Зарекался влюбляться впредь,И друзей забывал в дали.Я иконы снимал со стенПотемневших старых дворцов,Разгребая руками тленОтошедших к богам отцов.Я не знал, что такое боль,Я надеялся жить всегда,И моя проходная рольУдавалась мне без труда.Мне светила удача вслед,Нет страны, где бы я не бывал,И на мой отчаянный следНабегал океанский вал.Я всегда пел то, что хотел,Я всегда пил много вина,Плел венок из прекрасных тел,И не знал, в чем моя вина.Но теперь я понял, что былТолько пешкой в чужой игре,Что стремительный бег кобылВдруг закончился в декабре.Что моя удача былаТолько ширмой чужих утех,И моя золотая стрелаСгоряча полетела не в тех.И поэтому я стоюНа краю большого пути,И уже ничего не пою,И не знаю, куда идти.Пауза.
М а р и н а(удивленно). Ты читаешь так, будто это твои собственные стихи.
А р к а д и й. Ты почти что права. Дело в том, Марина, что этого человека, этого поэта, больше нет, его убили, и я поклялся издать вновь все то, что он написал. Ты не поверишь, но я сам начал писать, и делаю это безостановочно, не зная уже, где кончаются его стихи, и начинаются мои!
М а р и н а(внимательно глядя на него). Да, ты изменился. Скажи, а как звали этого погибшего поэта?
А р к а д и й. Его звали Блистательный Недоносок!
М а р и н а. Как, как? Ты не шутишь?
А р к а д и й. Нисколько. Так прозвали его бродяги, с которыми он жил, и которым читал свои только что написанные стихи. Они были его первыми слушателями, и, поверь мне, очень благодарными слушателями!
М а р и н а. Значит, ты докопался до истины? Впрочем, эта истина теперь никому не нужна!
А р к а д и й. Почему?