Близкие люди
Шрифт:
А сколько их осталось теперь, после войны?
Еще: пожелтевшая любительская фотография. Емельян Иванович с первой женой Павлой и Петр, Оля, Надя. Надя на руках у матери сидит — еще совсем кроха.
— В двадцать восьмом году они снимались, — дает объяснения Дуня — шьет ли, готовит обед или моет посуду, — но каким-то чутьем угадывает, на кого я смотрю в данную минуту, и тут же рассказывает, кто сейчас где, кто кем, кто куда.
Лица, лица, лица… Дети, родственники, внуки, правнуки и просто знакомые…
— А что ж, теть, вашей фотографии ни одной нет?
Дуня оперлась об ухват — она в
— Э-э, детка, рожей я не вышла — сниматься. А чужие карточки люблю беречь. Не так одиноко с ними… А еще — жисть вспоминаешь…
14
Васька Вялых, по-деревенски Хомяк, был ольховатовским примаком: вскоре после войны женился на хорошаевской красавице Полине и перешел к ней жить. Хатенка, в которой выросла Полина, скорее походила на курятник. Перезимовав, Васька ранней весной принялся завозить лес — благо, будучи лесником, он доставал его без особого труда.
А как построился — во избежание последствий оставил лесничество и перешел в колхоз учетчиком. Полина — одного за другим — нарожала ему пятерых детей, которых он без памяти любил и из которых ныне при нем осталось только младшая Людка, а остальные поразъехались. Года три назад он устроился в отдел снабжения на Возовский завод. Полина работала в колхозе, и в общем Васька Хомяк считал свою жизнь вполне удавшейся.
А еще он считал себя добрым. До нынешнего дня считал…
Он сидел на завалинке и боялся войти в хату. Там ревела Людка. Полина то нежно жалела ее, то грозно прикрикивала: «Хватит, успокойся!» Боролись в душе Васьки два чувства — неправоты и правоты. Сначала он особой вины за собой не признавал, но, поразмыслив вот здесь, на завалинке, все тверже уверялся, что неправ был сегодня.
Я как раз за водой к колонке пришел — захотелось холоднячка. Уже был сумеречный час, но я разглядел на Васькином лице выражение озабоченности и печали.
— О чем грустишь, сосед? — бодро, а потому не совсем, наверно, уместно сказал я.
Васька приподнялся с завалинки, медленно подошел поближе.
— Хреновина, понимаешь, тут одна вышла, — ответил Васька. — Сам посуди…
И вот что я узнал, вот что произошло.
Дружок шел позади Васьки Хомяка, хозяина своего, и рассматривал ружье.
По заросшей мелкотравьем меже, разделявшей огороды, Васька ступал широко, но не быстро. В одной руке он держал ремень висевшего за спиной двуствольного ружья, в другой — поводок из старой полусопревшей веревки.
Когда поравнялись с невысокой кучей картофельной ботвы, Дружок вдруг заметил желтую мышку, юркнувшую под ботву. Не устояв перед соблазном, он прыгнул на кучу, зарычал. Васька чуть не выронил поводок, недовольно повернулся.
— Не балуй!
Дружок виновато отступил от кучи, завилял своим пушистым хвостом. Ваську он побаивался, хоть тот никогда не бил его, а кормил всегда досыта и три раза в день. Но не баловал его хозяин, резким, властным голосом отдавал он команды. Не позволял себе и играть с собакой.
Другое дело — Людка. Пуще всех любил ее Дружок, ждал, когда она вернется из школы и, заметив ее издалека, начинал от нетерпения визжать, царапать передними лапами землю. Людка первым делом шла
Сегодня же, против обыкновения, Васька был веселый и разговорчивый с Дружком. Придя с работы, он вынес целую миску теплого жирного борща. Дружок ел, а Васька, сидя рядом на корточках, время от времени гладил его по спине и все говорил, говорил:
— Ешь, Дружок, ешь. Последний раз ешь. Скоро тебе — копец. Пойдем сейчас за огороды, на конопляное поле — и копец тебе. Благо Людки дома нету, реветь не будет: «Не убивай, лучше кому-нибудь давай Дружка отдадим». А кому ты нужен? Да и сбежишь от любого хозяина, если отдать, — не дурак ты, хоть и дворняжка, обратно дорогу за сто километров найдешь. А держать тебя, Дружок, нет никакой надобности. Зачем нам две собаки? Видел, какого я щенка от брата привез? Не смотри, что он такой маленький да пузатенький. Вырастет — волкодав будет! С ним и на охоту можно, не то, что с тобой. Ты, кроме как на людей брехать, да на кошек еще, ничего не можешь… Ешь, Дружок, ешь… Пока Людка футбол гоняет, мы, это самое… за огороды с тобой. А она пусть к щенку привыкает. Во щенок, породистый! Грэй! У него в родословной всех на букву «Г» кличут… Ешь, не поминай на том свете лихом, я тебя мог бы и так, не кормя…
А потом Васька сходил в сарай и принес веревочный поводок. Пока Дружок облизывал миску, он снял с него кожаный ошейник и вместо него завязал простым узлом веревку…
Привязав другой конец поводка за крыльцо, Васька сбегал в хату и вернулся с ружьем. То, что эта штуковина сильно громыхала и могла свалить даже быстрого зайца, Дружок, конечно, знал: прошлой зимой Васька взял его как-то на охоту. Дружок плохо гонял зайцев, поэтому Васька его больше не брал.
Кончились огороды, Васька вдруг запнулся и досадно сплюнул:
— Эх ты, черт, лопату забыл… — И подумал: «А, ладно, вернусь еще раз и закопаю».
Пройдя шагов пятьдесят по пустому полю, пахнущему созревшей коноплей, он остановился, снял ружье.
Дружок присел на задние лапы и стал чутко вслушиваться в предвечернюю тишину. Он напрягал зрение, водил головой из стороны в сторону и ждал от Васьки команды.
Васька тоже осмотрелся и с сожалением произнес:
— Черт, не за что и привязать…
Васька вставил патроны в стволы, и Дружок почуял еле уловимый запах гари, тревожно взглянул хозяину в лицо.
— Что, жить хочешь? Сейчас, сейчас…
Васька стал отдаляться от Дружка, наводя на него два черных ствола.
Дружок кинулся к ногам хозяина, заскулил.
— Сидеть! — грозно приказал Васька и топнул ногой.
Дружок ткнулся мордой в пропахшие солидолом сапоги.
— Сидеть! Не буду же я в упор…
Васька пнул Дружка сапогом, острая боль на мгновение лишила собаку сознания. Дружок перевернулся на спину. Но через мгновение вскочил и опять ткнулся в сапоги. Не доверял он сейчас хозяину, неладное тот затеял, иначе б не ударил, не пятился от него… Ведь поначалу-то, после работы, он был ласковым, а когда кормил, то и разговаривал долго. И вдруг переменился…