Близость как способ полюбить себя и жизнь. The secret garden
Шрифт:
Оказалось, мама с папой ходили меня искать, а вернувшись, застали картину, перевернувшую их тихую, размеренную сельскую жизнь на «до» и «после». На следующий день меня в принудительном порядке отвезли к наркологу – сдавать анализы. Поверить в мою версию не желал никто, даже врач, получивший результаты экспертизы, свидетельствующей, что неадекватное поведение подростка вызвано, скорее всего, передозировкой селедки под шубой и лимонада «Буратино».
Про велосипед
Я просыпаюсь раньше всех, раздвигаю ажурный тюль, перекатываюсь через подоконник, задерживаясь на водосточном выступе, прыгаю на землю. Где же он? Не вижу… куда же он запропастился? Ах, вот, лежит в траве мой любимый велосипедик. Темно-синий, блестит на солнце, с надписью «Десна» на раме. Выкатываю велосипед
– На вот, поешь, носишься целыми днями, – старушка ласково вкладывает обжигающий свёрток мне в руку. – Да молоко не расплескай! Ишь, взяли моду, разъезжают тут, – будто опомнившись, смутившись нахлынувшей нежности, Софья Петровна снова надевает маску суровой женщины, пережившей концлагерь, потерявшей в войне детей и всю родню. Я притормаживаю у углового дома. Из-под ворот с визгом вылетает маленькая собачонка по кличке Осёл (позже я узнала, что это тойтерьер). Осёл пытается подпрыгнуть выше, чтоб вцепиться мне в ногу, – я набираю скорость, поднимаю ноги в разные стороны на ходу, сворачиваю к воротам. Молоко расплескалось, осталось меньше половины бидона – эх, надо было пешком, но там Осёл, я его боюсь. Ставлю бидон на крыльцо, достаю из кармана пирожок, жадно откусываю половину – сладкий, с яблоком. Мама уже ждёт, готовит завтрак – на столе сырники, яйца вкрутую, какао. Впереди целый день – дел невпроворот! Залезть на крышу, потом на вишню, срывать пухлые от спелости ягоды вокруг, перелезая с ветки на ветку: я обнаружила, что поклёванные воробьями – гораздо слаще.
Днём поеду на велосипеде на речку через поле. Там нарву цветов, лягу у обрыва, разгребу ряску палкой и буду следить за четкими слаженными движениями клопов-водомерок, а потом откинусь на спину, раскину руки и, щурясь, стану смотреть на небо, мечтать, что, когда вырасту, у меня будет много детей – нет, ОЧЕНЬ много! И я покажу им тот мир, который открываю для себя сейчас сама, – всех букашек, растения, цветы, дам понюхать влажный, тёплый мох, расскажу, как в лесу выживать (меня дедушка учил), как весело кататься «колобком» со склона горы, научу нырять с разбега, покажу свои любимые книги, но самое главное – куплю им всем по велосипеду. Велосипед – это свобода, а свобода – это счастье.
О доме у водопада и розовых единорогах
Я мечтала о детях с того самого момента, когда осознанно начала играть в куклы. Родители за неимением средств мастерили нам с сестрой дом для пупсиков из обувных коробок, обклеивая стены остатками цветочных обоев, прилаживая в оконные проемы кусочки кружева, тюля, расставляя по комнатам крошечные кроватки из спичечных коробков. Мы жили рядом с церковью, и ближайшие дома в основном занимали семьи священнослужителей. Большинство друзей моего детства были именно из церковной среды. Вспоминая их сейчас, я понимаю, что это были ангелоподобные дети (многие из них остаются такими до сих пор) – восторженные мечтатели, фантазеры, они не подозревали о существовании плохих слов, не умели держать обиды. Однажды мы обнаружили в саду дохлую кошку и принялись её оживлять, а когда поняли, что дело совсем плохо, отпели усопшую полным православным чином, предав тело земле.
Я ПОКАЖУ ИМ ТОТ МИР, КОТОРЫЙ ОТКРЫВАЮ ДЛЯ СЕБЯ СЕЙЧАС САМА, – ВСЕХ БУКАШЕК, РАСТЕНИЯ, ЦВЕТЫ, ДАМ ПОНЮХАТЬ ВЛАЖНЫЙ, ТЁПЛЫЙ МОХ, РАССКАЖУ, КАК В ЛЕСУ ВЫЖИВАТЬ, КАК ВЕСЕЛО КАТАТЬСЯ «КОЛОБКОМ» СО СКЛОНА ГОРЫ, НАУЧУ НЫРЯТЬ С РАЗБЕГА, ПОКАЖУ СВОИ ЛЮБИМЫЕ КНИГИ, НО САМОЕ ГЛАВНОЕ – КУПЛЮ ИМ ВСЕМ ПО ВЕЛОСИПЕДУ.
Мечтая о материнстве, я часто подкладывала под ситцевое платье футбольный мяч, будто я беременная, – так и ходила по двору, представляя, как это будет, когда я наконец-то стану взрослой. В четырнадцать начала интересоваться у мамы, насколько рано можно выйти замуж, выяснила, что Света с соседней улицы вышла замуж за одноклассника в десятом классе, ужасно расстроилась, что ждать ещё очень долго. В 16, расставшись с другом, на которого я возлагала большие надежды, безутешно рыдала от того, что все пропало и та жизнь, которую я нарисовала в мечтах, будет теперь вообще неизвестно когда. Папа, утешая меня, предложил подать объявление в газету: «Шестнадцатилетняя девушка отчаялась выйти замуж». Могла бы я тогда предположить, что все мои мечты однажды сбудутся буквально? Оживут семь пупсиков в картонной коробке, оклеенной обоями, игры в беременность превратятся в долгий марафон, и даже футбольный мяч в моей жизни будет иметь важное символическое значение.
Про конфетный дождь и дядю Алика
Дядя Алик был для нас с сестрой кем-то вроде Деда Мороза. Он жил в ГДР и приезжал к нам раз или два в году. Приезд его всегда сопровождался одним чудесным действием: дядя врывался в комнату с азартом ребенка и с неистовым воплем «Конфетный дооождь!» высыпал над нами огромный пакет заграничных сладостей в ярких необыкновенных фантиках. Все эти ценности разлетались в разные стороны, а мы радостно бросались их собирать. Чего здесь только не было – и большие круглые цветные драже, и банановые мармеладки, и шоколадки разных размеров и наполнителей, и редчайшие жевательные резинки, и клубничная «Мамба». Мы обожали дядю Алика! Но не только из-за конфет, а за ту любовь, которой он окружал нас на все время пребывания в России. Своих детей у него, можно сказать, не было. Сын от первого брака, как рассказывали родители, не особенно хотел видеть отца. Нас же дядя Алик любил как родных дочерей и играл во все наши игры: был немой послушной лошадью, возил нас по саду на спине, передвигаясь в дорогих отглаженных немецких брюках по земле на четвереньках. Мы смеха ради поили его болотной водой из бочки и даже заставляли есть всякую гадость с земли, а он смиренно ел, только чтобы нам было весело.
Дядя Алик был женат на тете Ингрид – в Россию она приезжала всего один раз, потому что Россию не любила. Ее отец получил серьезное ранение под Смоленском, а кроме того, по сравнению с благоустроенной Германией жизнь в провинциальном городе N показалась ей дикостью, вроде горного аула. Третья причина тетиной нелюбви к нашей Родине была, похоже, самой основной… Приезжая «домой», дядя Алик имел слабость выпить, и с каждым днем желание это становилось все сильней и сильней. В чопорной Германии дядя скучал по родным березам, по пению соловья, по рыбалке и отечественным семейным трусам.
Меня тетя Ингрид немного пугала. Это была грузная, высокая, неуклюжая женщина с большим носом и стрижкой «под мальчика». По-русски говорила очень мало и плохо, со страшным немецким акцентом. Она ела кровяную колбасу, а по утрам пила черные таблетки (активированный уголь). Мне казалось, что черные таблетки – это лекарство от самой страшной в мире болезни. Впрочем, как я уже говорила, приезжала она всего лишь раз, а последующие годы дядя приезжал один. Все так же сыпался на нас с сестрой конфетный дождь, мы так же играли, но через пару дней дядя непременно запивал и приходил в себя только перед отъездом в Германию. Удивительно, но выпивал он тоже особенно – собирал вокруг себя самых опущенных пьяниц, бомжей, покупал много хорошей еды и, выбрав место где-то на отвесном берегу реки, с красивым видом, с удовольствием и любовью кормил, поил несчастных бездомных, затюканных чьих-то мужей, слушая рассказы «за жись». Однажды дядя пришел домой такой окрыленный и рассказал моей маме, как он познакомился и имел честь покормить только что освободившегося уголовника, не переставая восхищаться им: «Вот это душа! Вот это Человек!» Мама всплеснула руками: «Эх, Алик! Если б он знал, сколько денег у тебя в кармане, ты бы там и остался, в речке притопленный!» На что дядя только отмахнулся. За всю жизнь я ни разу не слышала, чтоб он кого-то осудил, всегда с таким теплом и любовью говорил о каждом человеке.
Иногда мама так уставала его искать и волноваться, что, когда дядя возвращался, она просто указывала ему путь на кровать и занималась своими делами. Мне очень нравилось ухаживать за любимым дядей. Тогда мне было лет 8–9. Я приносила тазик с теплой водой, умывала несчастного дядюшку, брила его колючие, заросшие щеки, причесывала, снимала грязные носки и рубаху, укрывала одеялом и приносила попить.
Мой отец был единственным из четырех братьев верующим человеком. При этом никогда никого из них он не поучал и не принуждал к вере. Только часто повторял, что хороший человек обязательно придет к Богу.