Близость как способ полюбить себя и жизнь. The secret garden
Шрифт:
Однажды папа и дядя Алик собрались на рыбалку на озеро Селигер. По дороге отец попросил брата составить ему компанию и зайти ненадолго в Нилову Пустынь – поклониться мощам преподобного Нила Столобенского. Дядя охотно согласился. В монастыре папа встретил знакомого священника, они разговорились, и батюшка предложил: «Олег, ты сходи пока приложись к мощам». Спустя какое-то время папа со священником тоже направились к мощам, и вот что они увидели: дядя стоял поодаль сам не свой. Бледный, с него градом лил пот. Он сбивчиво объяснил, что хотел было подойти к раке, но не смог – как будто какая-то сила не пускала его. Священник спросил, исповедовался ли дядя хоть раз, и, получив отрицательный ответ, уединился с ним для таинства Исповеди. После этого папин брат свободно подошел к мощам и с благоговением приложился к святыне. С тех пор жизнь его круто изменилась.
Дядя
Несколько раз побывал на Святой земле, посетил множество греческих святынь, а приезжая на Родину, много и щедро благотворил женским монастырям, т. к. считал, что женщины слабые и особо нуждаются в помощи.
Вскоре дядя устроился прислуживать в православном немецком храме недалеко от его дома. Тетя Ингрид была протестанткой. Веру супруга она уважала, но принять православие отказалась. Каждый приезд в Россию дядя проводил в поездках по святым местам, а сколько книг увозил с собой! Кроме дорожной косметички, документов и пары смен белья, все остальное место занимали жития святых, церковные ноты, утварь для храма.
Вспоминая его теперь, могу сказать, что он был бессребреником – никогда и никому ничего не жалел, – готов был снять с себя последнюю рубаху, любил всех вокруг и никому не желал зла, имел доброе, кроткое, детское сердце, полное любви и искренней веры. Не только мне, но и моему папе казалось, что душой он уже давно не на Земле. Все светские беседы, подобно влюбленному, который всегда возвращается в разговоре к предмету своей любви, он сводил к разговорам о Боге, о вечности.
В его последний приезд мне было уже тридцать три, и мы с семьей жили в Петербурге, договорившись, что он приедет к нам в гости после запланированной им поездки в любимую Нилову Пустынь, я обрадовалась, что снова будет конфетный дождь и дети оседлают мою старую послушную лошадь, разделив те чувства, что когда-то испытывала я.
Накануне поездки дяди Алика в Нилову Пустынь он сорвался и выпил. Выпил много после долгого перерыва. Мама умоляла его остановиться, но нашла коса на камень. «Не поеду в Нилову Пустынь – и точка». Напрасны были уговоры. Тут мама сказала что-то важное: «Олег, ты замечательный человек, делаешь много добра, но что, если Господь заберет тебя именно в таком, падшем состоянии? Ведь сказано в Писании: «В чем застану, в том и сужу». На что дядя ответил: «Господь милостив. Я покаюсь, и он снова простит меня». Сказал, уснул и не проснулся…
Никогда не забуду тот страшный ночной звонок от мамы. Я растерялась, позабыла все, что положено делать в таком случае, и боль от утраты была такая, как будто потеряла родного отца.
Однажды мой муж, зная эту историю, решил вернуть меня в детство, разорвав пакет сладостей над моей головой с криком «Конфетный дождь!». Я не справилась с нахлынувшими эмоциями, разрыдалась от звука прыгающих в разные стороны цветных драже.
Про Рождество внутри нас
Открываю глаза, не смея шелохнуться – боюсь спугнуть Деда Мороза, если он ещё не ушёл, на улице темно. Толкаю в бок сестру: «Лиза, вставай, там, кажется, что-то есть под елкой!» – шустро скатываемся с кровати, быстрее туда – на свет мерцающих огоньков. Под ёлкой два подарка. Мне плюшевый заяц голубого цвета в нарисованных алых штанах, сестре – коробочка домино с ягодами (она его ждала). Открываем, любуемся гладкими пластинами, ягоды такие красивые, как настоящие, домино пахнет краской, новизной. Шепчемся о чем-то, счастливые, дождались наконец-то. Возвращаемся обратно в кровать – каждая со своим сокровищем. Утром мама будит нас в церковь, надеваем нарядные платья, поверх мутоновые шубки, закутываемся в платки. Снегу за ночь намело столько, что дверь поддаётся с трудом. До церкви идти меньше минуты, мы живём в двух шагах. В церкви пахнет хвоей, перед Рождеством привозят много ёлок, украшают храм. Внутри жарко, много народу, но очень торжественно. Для детей отведено специальное место, на ступеньках перед амвоном. Сидим и ждём, когда запоют «Отче наш» – это значит, что причастие совсем скоро. Люди вокруг радостные, после службы обнимаются, поздравляют друг друга. Ко мне подходит соседский батюшка отец Валентин, треплет по голове: «С Рождеством тебя, Аннушка! Христос родился!» Я стараюсь уловить каждое слово, повторяю про себя: «Христос родился…» Родился, умер, воскрес – детской душе не вместить всю глубину этих событий, но чувствуется в этом великая тайна и светлая радость. В обед за нами заходят соседские дети, компания у нас большая, шесть человек, берём корзину и ходим по соседским домам, поем рождественские песнопения, я забываю слова, сестра сердито закатывает глаза, толкает в бок, поёт, заглушая меня: «Рождество твоё Христе Спа-а-се Ангелы поют на небеси и на нас на Земле сподо-о-би чистым сердцем тебе-е славити!» Соседи вокруг люди церковные, с охотой слушают, умиляются, щедро одаривают нас конфетами, а потом мы с друзьями идём на горку, с визгом и хохотом катаемся на санях, у каждого по карманам лимонные карамельки, шоколадные конфеты – «Мишка на Севере», «Увертюра», «Каракумы», «Грильяж». Снег попадает за шиворот, набивается в сапоги, но это не беда – все мы ощущаем праздник, не в воздухе, а внутри нас. А потом идём домой – дома праздничный стол, белая скатерть с вышитыми красными снежинками, гусь с квашеной капустой, вареная картошка дымится густым влажным паром, соленые грибы, огурцы аккуратными горками разложены в хохломских деревянных чашечках, а на десерт принесут «Наполеон» размером с противень. Пока никто не видит, пробую пальцем нежный крем, закрывая глаза от удовольствия.
Что такое счастье? Вот же оно! Это когда вся семья сидит за столом, дома тепло, а за обледенелым стеклом в снежных узорах воет метель, в углу елка мерцает разноцветными фонариками, под подушкой ждёт заяц в алых штанах. Волшебство кружит в воздухе, а Рождество – оно внутри нас, навсегда.
РОДИЛСЯ, УМЕР, ВОСКРЕС – ДЕТСКОЙ ДУШЕ НЕ ВМЕСТИТЬ ВСЮ ГЛУБИНУ ЭТИХ СОБЫТИЙ, НО ЧУВСТВУЕТСЯ В ЭТОМ ВЕЛИКАЯ ТАЙНА И СВЕТЛАЯ РАДОСТЬ.
О чем плачут дети
– Почему мне так больно? – спросила я маму, кутаясь в одеяло.
– Потому что ты болеешь, – ответила она, поправляя смоченную марлевую повязку у меня на лбу. Мы ждали «Скорую помощь», в спальне теплился тусклый оранжевый свет ночника, рядом в кровати сопела старшая сестра, за окном гудел, нарастая, проверяя на прочность ветхую раму, холодный ветер. Я горела от температуры, мама лежала рядом, читала вслух книжку Сутеева. Утята, котята, щенки – калейдоскоп цветных картинок сменялся охватывающим чувством страха, ведь я понимала, что в больнице останусь совсем одна, мне сказали, что у меня корь – а это звучит страшно. Корь заразная. Страшнее могла быть только свинка. Свинка – это когда ты становишься похожей на свинью, думала я, а проснуться однажды утром, обнаружив пятачок вместо носа, было жутко. Кроме опасных инфекций, меня пугали запах спирта в поликлинике, горькие розовые капли от полиомиелита и чёрные таблетки, доставшиеся, очевидно, от тети-немки, мама иногда принимала их горстями – я думала, что чёрными таблетками лечат самые опасные болезни и мама наверняка что-то скрывает, а однажды умрет, и я залезу под кровать или спрячусь за занавеску и буду там сидеть до тех пор, пока не умру сама.
Я никогда ещё не оставалась одна. В больнице мне пришлось стать сильной, я решила ничего не бояться, даже медсестру, приносившую длинные стеклянные шприцы на подносе, несмотря на то что больно было уже в тот момент, когда она размашисто протирала мокрой ватой место укола: я кусала подушку зубами и тихо плакала – показывать, как мне плохо на самом деле, не хотелось никому. Свернувшись клубочком в кровати, я жила в лесу чужих ног, не обращая внимания на то, что происходит там, наверху. Ноги перемещались быстро, сменялись часто, одни были плотные, крепкие, как баобабы, другие, длинные и худые, семенили вокруг меня в плотных телесных чулках, встречались мясистые, голые, волосатые ниже колен, в открытых хлюпающих по полу тапках. То чувство одиночества, с головой накрывшее меня колючим верблюжьим одеялом, я не забуду никогда, как и мысль о том, что отныне никто, кроме меня самой, мне не сможет помочь.
«Венди, сегодня твой последний день в детской! – читала я с фонариком под одеялом книгу про Питера Пена. – Завтра ты станешь взрослой!» На этом месте я с ужасом остановилась, задумалась… Каково это, повзрослеть? Однажды проснуться, отнести родителям на кухню любимые игрушки, сдать в библиотеку детские книги, а взамен получить энциклопедию? Было страшно, что больше не разрешат лазать по заборам, кататься на самокате и нырять с баржи в реку, заставят ходить на скучную работу и сидеть за столом с прямой спиной.