Блокада. Книга 3. Война в зазеркалье
Шрифт:
Даже гул водопада как будто растворился в царившем над ущельем безмолвии. Воздух стал ломким, как тонкий лед. Раттенхуберу показалось, что где-то рядом распахнулись невидимые двери, и все звуки, окружавшие их — шум воды, шорох сосен, пение ночных птиц — канули в открывшуюся за ними бездну. Наступило молчание, безграничное, давящее, наводящее ужас.
В этой абсолютной тишине оберфюрер увидел, как по ощетинившемуся лесом склону ущелья скользит огромная крылатая тень. «Планер, — подумал Раттенхубер. — Над горами летит русский
Но заставить себя посмотреть наверх он так и не смог.
Он стоял над обмякшим Йонсом, сосредоточенно разглядывая песок у себя под ногами. Вальтер у него в руке казался бесполезной игрушкой.
Время замерло.
Что-то происходило там, впереди, внутри выложенной из старых костей звезды. Что-то бесшумно передвигалось в темноте, большое, невидимое в ночи. Один раз Раттенхуберу показалось, что он ощутил на своем лице дуновение воздуха от взмаха огромного крыла.
Все его нервы были напряжены до предела. Сердце било в ребра, как таран в ворота осажденной крепости.
Кончилось это так же внезапно, как и началось. Звуки вернулись, будто кто-то выпустил их на свободу. В уши ударил гул падающей воды. Оберфюрер вскинул голову и увидел Марию фон Белов. Она, раскинув руки, лежала прямо в центре перекрестка. Кости, составлявшие пентаграмму, были разбросаны в беспорядке. Раттенхубер поискал глазами Казбека, но не нашел его. Пес бесследно исчез, будто его и не было.
Раттенхубер подошел и поднял Марию фон Белов на руки. Она оказалась неожиданно тяжелой — все тело адъютанта фюрера словно окаменело. На лице, туго обтянутом неестественно белой кожей, застыло странное, незнакомое Иоганну выражение — смесь ужаса и экстаза. Зрачки закатились, рот был полуоткрыт, влажно сверкали зубы.
Раттенхубер отнес свою подопечную к водопаду и без особых церемоний сунул ее голову под струю воды.
— Если еще раз задумаете совершить такую гнусность, — сказал он, когда Мария отплевалась и отфыркалась, — на меня можете больше не рассчитывать.
— Бросьте, Иоганн, — хриплым голосом отозвалась фон Белов, — вы даже не понимаете, что мне удалось совершить.
— Неужели? По-моему, все предельно ясно. Вы прикончили ни в чем не повинную собаку и довели до сердечного приступа безобидного старика.
— Я открыла нам путь, Иоганн. Путь в самое сердце древней страны тайн. Богиня Луны услышала меня и приняла мою жертву. Теперь славный пес будет нашим проводником в лабиринтах подземного мира.
— По-моему, вы бредите, — грубо сказал Раттенхубер. — И, кстати, куда вы дели Казбека?
— Вы что, ничего не поняли? — фон Белов удивленно посмотрела на телохранителя. — Пса забрала она, Геката, Повелительница трех миров.
— А вы, стало быть, Медея?
— Браво, Иоганн. Вы действительно хороший полицейский. При случае я упомяну
Раттенхубер сплюнул и отвернулся.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Западня
— Вот здесь и живем, — сказал Титоренко, обводя рукой поляну.
Поляна была бугристой, как будто из-под земли пробивались великанских размеров грибы. «Землянки», — понял Гумилев.
— Восемьдесят пять человек у меня в отряде. Имеем на вооружении 45-миллиметровую пушку, пять станковых и десять ручных пулеметов. Есть еще один лагерь, неподалеку. Но там народу поменьше.
— Постоянно на одном месте? — спросил Шибанов, кусая травинку. — Не рискованно?
Титоренко махнул рукой.
— Да не, мест-то много. На зиму поближе к Озерищам переселимся, там у нас теплые схроны. Ну а пока и здесь неплохо. Немец сюда лезть боится, а если сунется, мы его опять раскатаем, как Тарас Иваныч учил…
— Значит, не вышло у Петренко до ставки добраться?
Титоренко помрачнел.
— Оттуда мало кто вернулся. Тебе с Антоном Крюковым поговорить надо, он там с Тарасом Иванычем был и в живых остался. Правда, ногу потерял.
— Ну, так давай сюда своего Антона! Что с того, что без ноги. Мне ж с ним не плясать.
Начальник партизанского штаба развел руками.
— Нету здесь Антохи. Вернулся в Пружаны, к бабе своей. Я, говорит, на одной ноге по лесу уже не побегаю, а отряду лишние глаза и уши рядом с немцами не помешают. Так что он теперь у нас там навроде разведчика.
— А что, в Пружанах немцы есть?
— Наведываются иногда. Староста там местный очень перед ними выслуживается.
Шибанов задумчиво побарабанил пальцами по стволу осины.
— Чего-то я в толк не возьму, Михалыч. Если староста там — иуда, а Крюков ваш без ноги домой пришел, как так получилось, что немцы его сразу не сцапали? Ясно же, что он ногу не на рыбалке потерял?
— Старосте тоже жить охота, капитан, — вздохнул Титоренко. — Выдаст он Антоху, мы его повесим. А так он молчит, и фрицы ничего не знают.
— Сложно тут у вас, — крякнул Шибанов.
К ним подошла молодая круглолицая женщина со смеющимися васильковыми глазами.
— Пойдемте, товарищи, к костру, я вам борща налью.
— Борща — это хорошо, — оживился Теркин. — Я украинский борщ очень уважаю! Особенно если с чесночком да с краюшкой черного!
— Действительно, — спохватился Титоренко. — А то я вас тут разговорами замучил совсем.
Борщ оказался отменным. Гумилев быстро съел свою порцию и по приобретенной в лагере привычке вытер миску хлебным мякишем.
— Понравилось? Хотите, я вам еще налью? — спросила круглолицая.
— Если можно, — Гумилев протянул ей миску. Шибанов похлопал его по плечу.