Блокада
Шрифт:
— Было дело, — кивнул Пустой, — пришлось спасать старика Вотека.
— Значит, проблема с собачниками у нас одна и та же, — процедила сквозь зубы проводница. — А мост они крепко держат, хотя там пленка самая тонкая. Ладно, мы через речку пойдем. Заодно и от орды избавимся: она по шуге за нами не двинется.
— По какой еще шуте? — вытаращил глаза Филя.
— Лед сейчас такой на реке, — объяснила Лента. — Пленка ледяная, начиная с моста, на десяток миль реку по струе режет. Переправу через мост держат песьи головы, или собачники — называй как хочешь. Но пятью милями южнее есть другая переправа. Брод. Противоположный берег обрывистый, но в одном месте можно переправиться — ложбина имеется с той стороны, речка мелкая, хотя и разбегается широко. Зимой и летом ее
— А что за ледяная пленка? — насторожился Рашпик.
— Увидишь, — усмехнулась Лента, — но не бойся, в ней Редко замерзают. Если только от страха. Или от дури.
— Последнее настораживает больше всего, — скорчил гримасу толстяк.
— Подожди, — заволновался Филя. — Но если перед мостом река поперек пленкой режется, как же она течет-то? Промерзать же должна!
— Поверху и промерзает, — кивнула Лента. — А ниже течет. Кто знает, может быть, ни одна пленка сильно глубоко в плоть Разгона не уходит? Ты хоть под одну пленку закапывался? Не думай, отчего дождь идет, малец, укрывайся. А теперь немного хитрости.
Лента на ходу открыла нижний люк, присела рядом, наклонилась и выдернула из-под днища пластиковую бутыль.
— Это еще что? — возмутился Филя.
— Маслице, — подмигнула мальчишке Лента, — Капающее на дорожку. Обычное машинное маслице.
— Да с нашего вездехода ни капли! — возмутился Филя.
— Ну, во-первых, и вездеход не ваш… — Лента забила в емкость пробку, бросила ее под сиденье. — А во-вторых, а ну-ка, механик, возьми здесь направо.
Пустой повернул руль, и вездеход, дробя в пыль известковую крошку, свернул за полуразрушенное здание.
— Еще раз направо, — скомандовала Лента и, проведя машину по узкому, засыпанному мусором переулку, загнала ее в пыльный двор.
— Вот тут нам придется немного обождать, — прошептала проводница, глядя в полуобрушенный оконный проем.
— Почему так безлюдно в этой части города? — спросил Пустой. — Сколько мы проехали от площади? Пару миль? И уже никого! Я слышал, что тут должны жить переродки.
— Живут, — кивнула Лента, открывая верхний люк и тщательно наводя пулемет на оконный проем, — Только ближе к дороге, а мы взяли к увалам. Тут пустынно: ночами с увалов всякая мерзость лезет, даже до площади добирается, ночами и в хозяйстве Чина безлюдно. А здесь даже теперь дряни хватает.
— Охотиться будем? — понял Пустой.
— Убивать, — жестко ответила Лента, окинула взглядом отряд и, мило улыбнувшись, добавила: — Или мы их, или они нас.
Преследователи появились через минут пять. Сначала Коркин расслышал стук копыт нескольких лошаденок, а потом разглядел трех всадников. В двоих из них скорняк тут же узнал собачников, что следили за Пустым на площади, третьим оказался переродок. Он был выше своих спутников на голову, хотя размерами собственной головы похвастаться не мог — вряд ли она была больше головы младенца.
— Спелись, — зло прошипела Лента и, когда всадники остановились, чтобы рассмотреть обрыв следа, повернула рукоять спускового механизма.
Коркин с гримасой зажал уши и не сразу разглядел, что произошло на дороге. Оказалось, что очередь не только снесла сразу трех всадников, но и раздробила, обрушив, часть стены. В клубах пыли билась, хрипя, одна из лошадей.
— Ну-ка, — выхватила из рук Коркина ружье Лента. Выскочила на крышу вездехода и одним выстрелом оборвала страдания животного.
— Своей стрелялки, значит, нет? — прищурился Кобба, когда вездеход начал выбираться обратно в переулок.
— Есть кое-что, — улыбнулась Лента, — но зарядов мало. Да и клинками обхожусь, — проводница подняла рубаху и показала на тонкой талии сразу три клинка, два из которых недавно испробовали плоти Сишека, — мне бояться пули не приходится.
— А что так? — поднял брови отшельник.
— Живой приказано брать, — показала ослепительно-белые зубы проводница, — Но на тебя это дело не распространяется. Не надейся.
— Послушай, — бросил
— Обязательно, — прошелестела Лента, наклонившись к самому уху Пустого, едва не коснувшись его губами. — Если будет время на совещания.
— Ты это, — буркнул Рашпик, нервно смахивая пот с толстой шеи. — Я, конечно, вижу, что ты девка справная, где-то даже красавица, под стать тем же светлым. Так и тот собачник, которого ты прибила, судя по всему, тоже был в порядке. Смотри, сколько под его папенькой народу ходит.
Все на лошадях, с ружьями, да и мост, если я правильно понял, под ними. Чего ты с сынком-то его не поделила? У нас в Поселке, если бабу мужик в прилесок потащил, она скорее для вида орет, а сама прикидывает — что у него за дом, да тяжел ли кошель. Так что орет, а сама-то радуется. Чаще всего радуется.
— И много ли в твоем Поселке счастливых баб? — изогнулась, как дикая кошка, Лента. — Сейчас угадаю. Ни одной не осталось. Хотя нет, вот Ярка, насколько я поняла, пока в порядке, и то без надрыва-то не обошлось. Так и ее Коркин в прилесок не таскал. Вот что я тебе скажу, Рашпик. Если бы ту же Ярку потащил в лес тот самый собачник, она бы померла на полпути. Да и ты бы помер, не дай Морось тебе столкнуться с его папашей с глазу на глаз. А я вот жива пока. Сберегаюсь.
— Это для кого же? — хмыкнул Кобба.
— Там видно будет, — стиснула зубы Лента. — Да хоть для механика! Что, не пара?
Филя закашлялся, а Пустой удивленно оглянулся и только повел головой.
— Болтаешь много, — заметил негромко.
— Это пройдет, механик, — прошептала проводница. — А зарублю твою красавицу — вовсе замолчу. Очень ты меня ее картинкой обрадовал, очень.
Глава 30
Лента и в самом деле замолчала. Или успокоилась, или заставила себя успокоиться. Филя то и дело оглядывался на нее и постепенно разглядел и свежую царапину на щеке, и явно вдоль этой же царапины срезанную прядь над левым ухом, и четыре свежих надреза на рукавах куртки, и одну полу той же куртки, рассеченную на ладонь. — Нет, непросто сдался Сишек светловолосой девчонке, мог и сам с ней поквитаться, и был близок к тому, очень близок. Да и до Сишека доставалось проводнице — не просто так у нее жизнь в Мороси сложилась. Тонкий белесый шрам вился от скулы к виску, бровь была когда-то рассечена, краешек нижней губы соскакивал в уголке рта вниз на волос. Хоть и плохонькая картинка была в руках у Пустого, а не было на ней этих отметин, не было. Эх, жаль, не видел Филя, как рубилась с Сишеком девчонка, — неужели правду сказал Коркин: что ни старик, ни эта проводница ни в чем не уступили бы Пустому — ни в скорости, ни в гибкости, ни в умении? Впрочем, чего бы понимал в этом деле скорняк! Пустого бы расспросить, да только что-то Пустой не только Ленту оборвал, но и сам в того самого Пустого обратился, что за весь день и пару слов не всегда проговаривал, а когда говорил, казалось, что сквозь зубы слова цедит. Теперь он, правда, явно не от боли замолчал, а словно обдумывать что-то начал. И глаза у него стали нормальные, а не как раньше — черные и страшные. Неужто и в самом деле страдал механик от головной боли, а со смертью Сишека боль от Пустого отступила? Выходит, это Сишек голову Пустому морочил? Зачем? Чтобы Пустой не вспомнил ничего? Так вот же, нет уже Сишека, а Пустой так ничего и не вспомнил… Или вспоминает как раз теперь? В то же время выходит, что Лента тоже была пустой, да наполнилась. Получается, что и Пустому дорога к той самой девятой пленке? К девятой. А впереди — пятая, ледяная. За ней еще есть шестая, и седьмая, и восьмая. Причем после шестой, как говорит Лента, машина откажет. Пешком придется идти? И кто же потащит пулемет? Или не придется его тащить, если патроны до того кончатся? А может, отсыпать все патроны Коркину? У его ж стрелялки с пулеметом один калибр!