Блокада
Шрифт:
— Это мы еще посмотрим! — надул губы Филя.
— Ты — посмотришь, — поправила мальчишку Лента, — Я — знаю.
Через час, позавтракав, отряд погрузился в машину, и Пустой двинулся в указанном проводницей направлении. Филя, правда, корчил гримасы, давая понять, что за рулем мог бы посидеть и он, но механик явно не собирался уступать управление и, скорее всего, намеревался проделать путь в сотню миль за один день. И это могло у него получиться. Настоящей дороги не было, но по сухой глинистой корке вездеход полз довольно резво даже без заднего моста и с отказавшей электроникой. Шестая пленка очерчивала линию горизонта розовой каймой, пятую скрывали силуэты увалов. Пространство между пленками было мертво, и Редкие серо-розовые кусты колючек и мелькающие время от времени столбики серых зверьков да стрелки змей не могли оживить его.
— Весна все ж, — задумался Рашпик, — А летом тут что?
— Жара, змеи, ядовитые пауки, смерть, — пожала плечами Лента.
— Сейчас тоже невесело, — пробурчал сборщик и посмотрел на Коббу: — Раньше, выходит, такого не было?
— Не знаю, — пробормотал отшельник. — Лет много прошло, да и не помню уж, как и где я бежал прочь от центра ороси. Ноги вынесли, не спрашивая головы. И не в один день это случилось. Если доберемся до центра, кое-что и вспомню, а здесь — нет. Но такие пустыни в один день не случаются.
— Другое странно, — заметил Пустой. — Развалин нет. Я был уверен, что город, из которого мы выбрались, он вроде как пригородом был, а сам город должен быть здесь, с этой стороны реки. И ни одной руины. А что за шестой пленкой?
— Тоже ни одной руины, — кивнула Лента. — Дальше развалины будут — за седьмой пленкой. За шестой их и не могло сохраниться: сам поймешь после. А тут… Тут все обратилось в пыль. И люди, и здания, все. Лот сказал, что земля тряслась по этому кольцу так, что здания, деревья, все живое тонуло в ней, как в воде.
— Лот? — с интересом оглянулся на проводницу Пустой, — Кто он?
— Человек, — усмехнулась Лента, — Не правда ли, интересное слово — говорю «человек» и понимаю, что ничего не сказала. Вот и Кобба вроде человек.
— Аху, — поправил девчонку отшельник, — Хотя это слово для чужих. Но все одно, по-нашему — человек.
— И ты, Пустой, человек, и я, — Лента продолжала перечислять, — и тот же Богл, которому ты башку отсек, тоже ведь человек. И светлые…
— Человек не может таять в воздухе! — посчитал нужным вставить Филя, — Думаю, что светлые — не люди.
— А кто ж тогда? — разинул рот Рашпик.
— Боги, — отчеканил Филя.
— Типа истукана от Хантика? — загоготал сборщик. — И Сишек тоже был богом? Не смеши дырки на моих сапогах.
— А как ты тогда объяснишь их исчезновение? — не сдавался Филя.
— А как ты объяснишь пленки? — ткнул пальцем в окно Рашпик.
— Лот говорит, что это блокада, — заметила Лента.
— Какая блокада? — не понял Рашпик.
— Разная. Вот эта пустыня блокирует сладкую пленку.
Если бы не она да не собачники, — глядишь, вся Морось бы той сладостью отравилась. А там — понимай как хочешь.
— Галаду? — вспомнил Пустой. — Это все устроил Галаду? Кто это? Выдумка?
— Выдумка? — задумалась Лента. — Я его видела, механик. Мельком, но мне хватило. Он бродит по Мороси. Не наяву, а как неясный силуэт. Некоторые его видят, некоторые ему служат, некоторые становятся его тенью.
— Тенью? — не понял Пустой.
— Страшной тенью, — кивнула Лента. — Человек, на которого падает тень Галаду, превращается в ужасное существо. Его пальцы становятся подобны костяным клинкам, его руки становятся смертоносны, остановить такое существо невозможно — только убить. Но мне не доводилось с ним сталкиваться.
— И это тебе рассказал Лот? — спросил Пустой.
— Это знает каждый, кто ходит между пленками, — пожала плечами Лента.
— А как выглядит сам Галаду? — спросил Пустой.
— Как обычный человек, — ответила Лента. — Но ты сразу поймешь, что это он.
Филя посмотрел на Ленту, лицо которой словно накрыла тень, взглянул в заднее окно машины. За нею тянулся хвост пыли.
Глава 33
Горы Коркин увидел впервые в жизни. И то сказать — вот вроде бы не так давно скорняк видел высокий Ведьмин холм. Был уверен, что это и есть гора. Потом видел увалы, что тянулись вдоль реки, — вот вроде бы точно горы, и за час не заберешься ни на один. Но в полдень Коркин увидел настоящие горы. Он сидел в машине по правую руку от Пустого, чувствовал плечом дыхание Ярки и вертел головой. То выглядывал каких-то жуков, каждый из которых явно мог бы прокусить валяный сапог, то рассматривал в бинокль выбеленные кости или павшей лошади, или коровы, а то замечал среди пластов глины и вовсе человеческие останки. Рашпик то и дело постанывал насчет необходимости перекусить, Филя с умным видом разглядывал пульт вездехода, явно не веря, что скоро придется расстаться с машиной, а Лента просто смотрела вперед, погруженная в какие-то мысли. Коркину даже показалось, что проводница хотела уткнуться в плечо Пустому точно так же, как утыкалась в плечо самого Коркина Ярка, но девчонка тут же нахмурилась и погрозила скорняку пальцем, словно умела читать мысли. Коркин зачесал нос, закряхтел, уставился в окно, чтобы посмотреть, насколько разогнавшее облака солнце спустилось с зенита, и тут увидел горы.
Нет, сначала он принял их все за те же облака. Белым росчерком малярной кисти зубчатые штрихи плыли лишь немногим ниже ослепительного диска, тонули в туманном мареве. Но потом на солнце наползло облако, и Коркин от изумления открыл рот: белые шапки гор продолжились мглистыми линиями вершин и впадинами перевалов.
— Горы, — кивнула Лента, — Редко видны глубже пятой пленки: облачен центр Мороси. А вон и воздушная дорога светлых. Под ней и будем пересекать пленку.
Коркин напряг глаза, прищурился, даже схватился за бинокль, но разглядеть то, что Лента назвала воздушной дорогой, смог только через несколько минут. Тая в голубой горной дымке, словно возникая ниоткуда и уходя вправо, в сторону шестой пленки, небо перечеркивал серебряный волосок или лучик. Вездеход продолжал ползти вперед, пыль по-прежнему стояла столбом сзади, весь мир, казалось, состоял из двух пленок, мертвой пустыни между ними и пришитыми серебряной ниткой к небу силуэтами снежных вершин.
— Ерунда, — проворчал Рашпик, — Не может быть. Снег? Точно ерунда! Тут даже в машине жара чувствуется, а уж там, наверху? Да это все равно что к костру подойти поближе — обгоришь! Там камень горячим должен быть! Солнце же близко! Какой снег?
Пустой с удивлением покосился на Рашпика и подмигнул Филе:
— Давай-ка, парень, достань что-нибудь. Перекусить надо. Но есть будем на ходу. Хочу сегодня пересечь пленку.
Филя метнулся в отсек, загремел задвижками потайных ящиков, а Коркин все-таки поймал воздушную дорогу в бинокль. С увеличением она распалась на отдельные серебряные волоски. Как светлые могли прогуливаться по этим волоскам, Коркин даже не мог себе представить, но решил, что, скорее всего, они летали вдоль своей серебряной паутины. Или бегали по ней, как паучки.
— Я спросил Вотека, что он думает обо всем этом, — проговорил Пустой, объезжая очередной высохший скелет. — О Мороси в целом, о Разгоне, о войне, которая уничтожила все города, искалечила землю еще до Мороси. О войне он сказал просто: не повезло. А о Мороси — иначе. Коркин, ты же степняк, — что такое степной коровий гнус?
— Мерзость такая, — поморщился скорняк, — Вроде пчелы. Много беды может принести. Летит, садится на корову, сбрасывает крылья и вгрызается в нее. Старается добраться до жилы, чтобы кровь сосать. Трудно избавиться. Приходится вырезать по живому — корова может погибнуть.