Блондинка в озере
Шрифт:
Я вкратце рассказал ему про свое приключение. Немного помолчав, он спросил:
– Доктора зовут Альберт?
– Да.
– Одно время он лечил Кристл. Несколько раз приходил к нам, когда… в общем, когда она перепивала. Сразу же хватается за шприц. А жена у него… обождите-ка, что-то там было с его женой… Ну да, покончила самоубийством.
– Когда?
– Не помню. Довольно давно. Я с ними не особенно общался. Что собираетесь делать дальше?
– Собираюсь на Пумье озеро, хотя ехать уже немного поздновато.
Он сказал, что времени у меня достаточно, к
Я ответил, что тогда все прекрасно, и мы положили трубки.
Сан-Бернардино пекся в мареве послеполуденного солнца. Жара стояла такая, что обжигало язык. Ловя ртом воздух, я остановился купить фляжку спиртного на случай, если обессилю в дороге, и начал долгий подъем к Крестлайну. Через пятнадцать миль шоссе взобралось на пять тысяч футов, но прохладнее не стало. Еще через пятнадцать миль я въехал в окруженный высокими соснами поселок Бьющие Ключи. Там и было всего-то что заправка да дощатый магазинчик, зато свежо, как в раю. До конца пути жары больше не чувствовалось.
Дамбу на Пумьем озере охраняли вооруженные часовые: двое по концам, один – посередине. Первый приказал мне при въезде закрыть окна. Метрах в ста от дамбы по воде тянулась веревка с пробковыми поплавками, преграждавшая путь лодкам. Других примет военного времени я не заметил.
По голубой воде скользили каноэ, тарахтели моторки и, как разгулявшиеся мальчишки, заходя на крутые виражи и вздымая широкие полосы пены, пижонили быстроходные катера. Девушки в них повизгивали и окунали руки в воду. Покачиваясь на волнах, там и сям сидели рыбаки, которые заплатили за рыбалку по два доллара и теперь пытались подцепить хоть какую-нибудь рыбешку, чтобы компенсировать затраты.
Шоссе скользнуло вдоль гранитного склона, и впереди открылось луговое разнотравье, где отцветали дикие ирисы, белый и фиолетовый люпин, дубровка, водосбор, мята и пустырник. Высокие красноватые сосны вздымали к безоблачному небу свои вершины. Шоссе снова повернуло к озеру, и пейзаж расцветился девицами в пляжных сандалиях на толстой подошве, в ярких брючках или с голыми ляжками, с лентами в волосах или в крестьянских косынках. Через дорогу то и дело осторожно переезжали велосипедисты и время от времени с треском проносились возбужденные юнцы на мотороллерах.
В миле от поселка шоссе разветвлялось, в горы уползала дорога поуже. На грубой деревянной доске было написано: «Оленье озерцо – 1 3/4 мили». Я свернул. Первую половину пути на склонах кое-где попадались коттеджи, потом они исчезли. Наконец у очень узкого проселка я увидел еще один деревянный указатель: «Оленье озерцо. Частная дорога. Посторонним проезд воспрещен».
Я повернул туда «крайслер» и пополз в тишине, объезжая огромные гранитные глыбы, мимо небольшого водопада, сквозь лабиринт черных дубов, буков и зарослей толокнянки. На ветке пронзительно свистнула сойка, потом на меня заверещала белка, зло стукнув лапкой по сосновой шишке. Дятел с алой грудкой бросил долбить кору, глянул на меня бусинкой глаза, затем перескочил на другую сторону ствола
За воротами дорога покрутилась еще с сотню ярдов, и внезапно между деревьями, травой и скалами блеснуло небольшое овальное озеро, похожее на каплю росы в ложбинке зеленого листа. У ближнего края его пересекала грубая бетонная плотина с веревочными перилами поверху и старым мельничным колесом сбоку. Рядом был домик из неотесанной сосны.
На противоположной стороне – длинным путем по дороге, коротким через плотину – у воды стоял большой коттедж из красного мамонтового дерева, а дальше, на солидном расстоянии друг от друга, виднелись еще два коттеджа. Все три были заперты, с занавешенными окнами и имели заброшенный вид. На стеклах первого коттеджа висели оранжево-желтые жалюзи, на воду смотрела застекленная веранда из двенадцати рам.
У дальнего конца озера виднелось что-то похожее на маленький пирс и рядом – дощатый павильон для оркестра. На павильоне висел иссохший деревянный щит с надписью большими белыми буквами: «Пристань Килкаре». Не найдя смысла в подобной надписи в подобном месте, я вышел из машины и стал спускаться к ближнему дому. Где-то позади него ухал топор.
Я забарабанил в дверь. Стук топора прекратился, и до меня долетел громкий голос. Я присел на камень и закурил. Послышались шаги – шаркающие, неровные, – и из-за угла показался человек с грубым, обветренным лицом. В руке он держал топор.
Невысокий и очень плотный, этот человек хромал – при каждом шаге он подкидывал негнущуюся правую ногу и тащил ее по кругу. Подбородок его покрывала темная щетина, голубые глаза смотрели спокойно, а давно не стриженные седые волосы падали на уши. На нем были синие хлопчатобумажные штаны и синяя рубашка, открытая на мускулистой загорелой шее. Из уголка губ свешивалась сигарета.
– Вам чего? – спросил он хриплым голосом. Выговор был не местный.
– Мистер Билл Чесс?
– Он самый.
Я встал, вынул из кармана записку Кингсли и протянул ему. Он искоса глянул на нее, тяжело захромал к дому и вернулся с очками на носу. Внимательно прочтя записку два раза, он убрал ее в карман рубахи, застегнул пуговицу и протянул мне руку.
– Рад познакомиться, мистер Марлоу.
Мы обменялись рукопожатием. Ладонь у него была шершавая, как рашпиль. Спокойно оглядев меня, он ткнул пальцем в сторону дальнего берега:
– Желаете осмотреть коттедж? Что ж, с удовольствием покажу. Он что, собрался его продавать?
– Чем черт не шутит, – сказал я. – В Калифорнии все продается и покупается.
– Что точно, то точно. А коттедж вон тот, из мамонтового дерева. Изнутри обшит сосной, крыша крепкая, фундамент и крыльцо каменные. Есть ванная с душем, на всех окнах жалюзи, большой камин, в хозяйской спальне стоит печка – очень нужная вещь весной и осенью, а кухонную плиту можно топить хоть мазутом, хоть дровами. Все самого лучшего качества. Обошелся в восемь тысяч – для коттеджа в горах деньги немалые. И еще свой собственный резервуар для воды, повыше в горах.