Блондинка. Том I
Шрифт:
Вспотевший от волнения Шинн начал расстегивать пуговки сшитой на заказ шелковой белой рубашки. Он был карликом, с большим горбом на спине, тяжелой крупной головой. И являлся при этом незаурядной ярчайшей личностью, которую можно было бы определить одним словом — фосфоресцирующая, сияющая во мраке. То была довольно противоречивая, но в целом уважаемая фигура в Голливуде середины сороковых. Ходили слухи, что И. Э. Шинн зарабатывал куда больше денег на лошадях, чем агентом. Он был одним из первых членов Комитета по спасению свобод личности, организации левого толка, основанной в 1940-м в противовес праворадикальному калифорнийскому подразделению Объединенного комитета по расследованию антиамериканской деятельности.
Словом, он был отважен и упрям; и Отто Эсе, пробывший какое-то время членом коммунистической партии (он очень скоро в ней разочаровался), был вынужден это признать. Глаза у Шинна были опушены густыми ресницами,
— Она считает себя дурочкой. Думает, что раз заикается, то это признак кретинизма. Поверь мне, Отто, она вполне счастлива. И она сделает карьеру в кино, это я тебе гарантирую.
Отто придвинул штатив поближе. Норма Джин подняла на него глаза и чисто рефлекторно улыбнулась. Как может улыбаться женщина, видя, что к ней подбирается мужчина, готовый заняться любовью.
— Отлично, детка! А теперь покажи-ка мне кончик языка. Самую малость. Вот так!
Она повиновалась. Она просто спала с открытыми глазами. Щелк!Отто и сам пребывал почти в трансе. Ему доводилось снимать немало обнаженных моделей, но ни одна из них и в подметки Норме Джин не годилась. И вообще это мало походило на фотосъемку. Глядя на Норму Джин, он словно впитывал ее в себя, и в то же время она впитывала его. Я живу в твоих снах. Приди, живи в моих!Позируя на фоне красного тисненого бархата, она действительно походила на аппетитную конфетку, которую хотелось сосать и облизывать до бесконечности. Однажды на него что-то нашло, и он подарил ей итальянский анатомической альбом шестнадцатого века. И еще таинственным голосом посоветовал выучить все тексты наизусть. Она так старалась, бедняжка! Она так хотела угодить ему!.. Люби меня. Ты полюбишь меня, правда? И спасешь меня, да?Трудно было поверить, что эта совсем молодая женщина в расцвете красоты и здоровья может когда-нибудь состариться, как старел сам Отто Эсе. Он физически ощущал, что стареет. Исхудал последнее время, как щепка, и одежда висела на нем, как на вешалке, и плоть под этой одеждой казалась вялой и немощной. А голова походила на череп, обтянутый кожей. И нервы были натянуты, точно провода под током. Он улыбнулся, видя, как Норма Джин застенчиво и по-детски поджала пальцы ног. Что за странная зацикленность на этих ступнях, почему она не хочет, чтобы их фотографировали? Отто понятия не имел.
— Вот что, детка, сейчас попробуем другую позу. Немного развернись, вот так.
Норма Джин тут же повиновалась. Если бы он захотел, он мог бы сфотографировать ее и спереди, запечатлеть этот маленький округлый животик с бледной, словно светящейся кожей, этот треугольник темно-русых волос на лобке, в развилке между бедер (похоже, она подстригала там волосы, так, самую чуточку, по краям). Кажется, она вновь впала в транс и потеряла всякую застенчивость, точно малое дитя. Как какая-нибудь из тощих, недокормленных мексиканских девчонок из иммигрантской среды, которая совершенно бесстыдно и естественно присаживается пописать на краю лужайки или поля, словно какая-нибудь собачонка.
Отто переместил бархатную драпировку, разложил ее по полу. Совсем как на пикнике! А потом выволок из угла покрытую паутиной стремянку — на тот случай, если вдруг снизойдет вдохновение и захочется сфотографировать лежащую на этой тряпке Норму Джин сверху, в нескольких разных ракурсах.
— Ложись на животик, детка! Нет, не так, чуть-чуть на бок. А теперь потянемся! Так, чудненько. Ты прямо как большая гладкая кошка, верно, детка? Красивая большая гладкая такая киска. Прямо так и слышишь мурлыканье!
Эффект от этих последних слов Отто был удивительным. Норма Джин без всяких возражений повиновалась ему, в горле ее забулькал низкий сладострастный смех. Она была как под гипнозом. Она походила на юную новобрачную, еще не поднаторевшую в любовных утехах, но уже начавшую получать от секса удовольствие. Тело ее чисто инстинктивно отвечало на каждое слово Отто. Голая лежала она на измятом куске бархата. Потом роскошно и сильно потянулась, руки и ноги напряглись, узкая спина изогнулась, а эти ягодицы, о Боже!.. И Отто — клик! клик! —
Отто Эсе, не устававший похваляться, что ни одна женщина на свете, и уж определенно — ни одна обнаженная модель не сможет его удивить. Отто Эсе, которого болезнь лишила и одновременно излечила от всех проявлений мужского начала.
Теперь он находился на несколько футов дальше от своей модели, балансировал на стремянке, нацеливая объектив вниз, чтобы на готовом снимке красовалась девушка, окруженная, словно мелкими волночками, складками бархатной ткани. Он старался снять ее так, чтобы она не доминировала в этом замкнутом пространстве в традиционной позе «ню», как на первых снимках, где она сидела. Разница вроде бы небольшая, но весьма существенная. Сидящая в соблазнительной позе «ню» мечтательно взирает на зрителя, и в глазах ее читается приглашение к сексу, естественно, на условиях этой самой «ню». Женщина же, раскинувшаяся вот в такой свободной позе, не апеллирует ни к кому конкретно (разве что к некоему невидимому анонимному мужчине). Но опирающаяся на локоток, вытянувшаяся во весь рост обнаженная модель даже с небольшого расстояния кажется меньше. Более уязвимой в своей наготе и уж никак не равной предполагаемому партнеру. Теперь он словно доминирует над ней. Сама ее красота предполагает некий пафос. Выставленный напоказ маленький беспомощный зверек, полностью плененный беспощадным объективом устремленной на него камеры. Грациозный изгиб плеч, спины и бедер, приятная округлость ягодиц и грудей, звериная тоска и любопытство в этом приподнятом кверху личике, бледные, кажущиеся такими уязвимыми ступни ног.
— Фан-тастика! Вот так! Теперь замри. — Щелк! Щелк!
Отто задышал возбужденно и часто. На лбу и под мышками проступил пот, и еще там жгло и пощипывало, как от укусов крохотных красных муравьев. К этому времени он позабыл все на свете, даже имя своей модели (если таковое у нее вообще имелось), и уже сам не понимал, с кем говорит, делая эти замечательные снимки. И уж тем более не смог бы сказать, сколько он за них получит. Девятьсот долларов. Чтобы как следует продать ее. Но зачем, если я ее люблю? Стало быть, это доказательство, что я ее не люблю.Чтобы подготовиться к съемкам, он опрокинул пару стаканчиков рома со своим бывшим другом, бывшим соседом по комнате и бывшим товарищем по партии Чарли Чаплином-младшим, чье происхождение было идентично «семейному проклятию». И был теперь пьян, но не от рома… от чего же?..
Слепяще-яркий свет, пульсирующий малиновый цвет ткани, плоть этой девушки, соблазнительная и сладкая, словно конфетка. Она извивалась и потягивалась перед ним, точно в экстазе, точно сливалась в объятиях с невидимым любовником. Он был пьян, но не от рома, а от осознания греховности своего деяния. За которое, впрочем, его не накажут, а напротив — заплатят хорошие деньги. Все же выгодную он занял позицию и теперь с высоты видит эту распростертую внизу девушку. И Отто показалось, что вся ее жизнь проходит сейчас перед ним, начиная с сомнительного происхождения (как-то она призналась Отто, что была, по сути, незаконнорожденнойи что отец, живший где-то рядом в Голливуде, ни разу не объявился, не признал ее существования). И еще он знал, что мать ее была истеричкой, страдала параноидальной шизофренией, однажды даже пыталась то ли утопить ее… нет, не утопить, заживо сварить в кипятке. А потом была помещена в норуолкскую психбольницу, где и провела последние десять лет. И заканчивая довольно запутанным и убогим настоящим.
А что ждет ее впереди?.. Да тоже ничего хорошего. Ранняя смерть в результате передозировки наркотиков, или от пьянства, или перерезанные в ванне вены, или какой-нибудь сумасшедший любовник. При мысли о трагичности судьбы и жизни этой девушки сердце Отто, у которого вовсе не было сердца, вдруг заныло. По сути, она была существом, совершенно не защищенным обществом. Одиночкой, без семьи, без «корней». Просто куском соблазнительного мяса, который следовало выставить на рынок для продажи. И это — в самом расцвете молодости и красоты, которые, как известно, тоже не вечны. В свои двадцать три она выглядела лет на шесть моложе — довольно странно, учитывая суровость, с которой обошлась с ней судьба. Но, как справедливо заметил и доказал великий учитель Отто Уокер Эванс [51] , бесконечно снимавший еще в 1930-е лишенных всяких прав сборщиков урожая и мигрантов-рабочих американского Юга, в один прекрасный день она начнет стареть быстро и неотвратимо.
51
Эванс, Уокер (1903–1975) — фотограф, автор многих известных фотографий, повествующих о жизни на Юге в период Великой депрессии.