Блондинка. Том I
Шрифт:
Зайдя за расписную китайскую ширму, она медленно и дрожащими руками начала снимать одежду. Здесь, за этой ширмой, она обычно переодевалась в свои легкомысленные наряды для других съемок. Через щелочки прорывались яркие лучи солнечного света, затоплявшего студию. Ни вешалок, ни крючков, куда бы можно было повесить свежевыстиранную и отглаженную одежду: белую батистовую блузку, расклешенную темно-синюю юбку. Наконец она сняла с себя все и осталась в одних белых босоножках на невысоком каблуке. Сняла с себя все свое «достоинство». Хотя не так уж и много оставалось у нее этого так называемого достоинства.
Каждый час и каждый день с того момента, как со Студии пришла эта ужасная новость, она слышала чей-то насмешливый голос: Провал! Провал! Лучше бы ты умерла! Как ты еще можешь жить?И она ничего не отвечала этому голосу, который никак не могла узнать. До сих пор она не понимала, как много значат для нее эти два слова, «Мэрилин Монро». Ей не нравилось это имя, какое-то надуманное и слащавое, не нравились ей и совершенно синтетические с виду выбеленные волосы, и дурацкие платьица в стиле куклы Кьюпи [50] , и жеманные манеры «Мэрилин Монро» (особенно эти мелкие семенящие шажки в узких юбках фасона «карандаш», демонстрирующих каждый изгиб задницы, это виляние грудями). Не нравились и маленькие рольки, которые ей давали на Студии, но она надеялась, и мистер Шинн поддерживал ее в этом, что настанет день и она обязательно получит серьезную роль и это и станет истинным ее дебютом в кино. Как у Дженнифер Джонс в «Песне Бернадетты». Как у Оливии Де Хэвилланд в «Змеином колодце». Как, наконец, у Джейн Уимен, сыгравшей глухонемую в «Джонни Белинда»! Норма Джин была твердо убеждена, что может сыграть не хуже. «Если б только мне дали такую возможность!»
50
Кьюпи — большеглазая белокурая кукла, создана на основе рисунка из журнала, на котором был изображен Купидон. Его уменьшительное имя и стало названием игрушки. Как имя нарицательное употребляется в значении «пупсик».
Она не сказала Глэдис ни слова о том, что ей сменили имя. Просто представляла, как однажды — Ура! Ура! — настанет день премьеры и она возьмет с собой Глэдис в «Египетский театр» Граумана и Глэдис будет удивлена и потрясена, и страшно горда, увидев свою дочь на экране, пусть даже то будет роль не первого плана. А когда фильм закончится, она объяснит, что «Мэрилин Монро», значащаяся в титрах, не кто иной, как она. Что изменить имя было вовсе не ее идеей, но зато именно она настояла на том, чтобы использовать фамилию Монро, которая была девичьей фамилией Глэдис. Но ее рольки в дурацких фильмах урезались до каких-то несчастных нескольких секунд, и гордиться тут было особенно нечем. А без этого как я пойду к матери? Если я сама не горжусь, разве можно ждать от нее благословения?
И если отец видел ее в кино под псевдонимом «Мэрилин Монро», ему бы тоже стало противно. Потому что тут нечем было гордиться, во всяком случае, пока.
Отто Эсе устанавливал свою фотоаппаратуру. И говорил с Нормой Джин взвинченной скороговоркой. Он строил планы, обещал сделать еще несколько «художественных» снимков после этого, первого и пробного. Потому что они всегда пользовались спросом, эти… ну, скажем, «специальные» фото.
Норма Джин слушала его молча и рассеянно. Казалось, голос Отто доносится откуда-то издалека. Разлученный с камерой, Отто Эсе всегда пребывал в несколько заторможенном состоянии. Словно впадал в летаргию; но с камерой он оживал. В нем пояалялось что-то мальчишеское, задиристое, смешное. Норма Джин уже научилась не обижаться на его остроты. Норма Джин вела себя застенчиво, ведь они с Отто не виделись несколько месяцев да и расстались далеко не самым дружеским образом. (Тогда она наговорила ему лишнего. О том, как одинока, как ее волнует карьера, о том, что думала о нем «ужасно много». Теперь ей просто не верилось, что она могла говорить такие вещи. Уж кому-кому, а Отто Эсе не следовало говорить этого ни в коем случае, и она это прекрасно понимала. Сначала он молчал, сидел, отвернувшись от нее и покуривая свою вонючую сигаретку. А потом вдруг пробормотал:
— Норма Джин, прошу тебя, пожалуйста. Я не хочу, чтобы тебе потом было больно.
И тут она заметила, что левый уголок глаза у него судорожно подергивается, а уголки губ плаксиво опустились, точно у какого-нибудь мальчишки. И он умолк и еще очень долго молчал, и тут Норма Джин поняла, что совершила непростительную ошибку.)
Теперь же она стояла за пестрой китайской ширмой и вся дрожала, хотя в студии было невыносимо жарко и душно. Однажды она поклялась себе никогда не позировать обнаженной. Потому что это означало переступить черту,а переступив черту,можно было пасть совсем уж низко, к примеру, начать брать у мужчин деньги за секс. И возврата к прежней себе уже нет. В самой этой сделке с Отто было нечто грязное, сравнимое с настоящей физической грязью. А она была просто помешана на чистоте. Ногти на руках и ногах всегда тщательно отполированы, всегда покрыты лаком. Никогда не стану такой, как мама, ни за что и никогда!
Даже на Студии после съемок, даже после занятий по актерскому мастерству она всегда принимала душ. Словно потела. Кто это сказал, кажется, Орсон Уэллс?.. «Актер должен потеть, иначе он не актер». Но она актриса, от нее не должно вонять! Норма Джин была одной из немногих девушек со Студии, кто любил подолгу лежать в горячей пенной ванне. Теперь же она снимала дешевую меблированную комнату, и, к ее стыду и позору, ни ванны, ни душа там не было, и умываться над маленькой раковиной было очень неудобно. Однажды она едва не приняла приглашение одного продюсера из Малибу провести вместе уик-энд только потому, что истосковалась по такой роскоши, как большая хорошая ванна. Продюсер был другом какого-то друга мистера Шинна. Один из многих так называемых голливудских «продюсеров». Богатый человек, именно ему была обязана своим успешным «стартом» Линда Дарнелл. Да и Джейн Уимен, кажется, тоже. Или он просто хвастался. И если б Норма Джин приняла тогда приглашение этого мужчины, это тоже означало бы переступить черту.
Ей не деньги были нужны, ей была нужна работа. Продюсеру она тогда отказала и вот теперь разделась донага в захламленной студии Отто Эсе, и ей казалось, что здесь пахнет медными монетками, зажатыми в потной ладошке. Под ногами катышки пыли и высохшие тельца мертвых насекомых, кажется, они так и провалялись здесь несколько месяцев, со времени ее последнего визита. Когда я поклялась, что ни за что не вернусь сюда. Никогда!
Ей никак не удавалось разгадать значение взглядов, которые бросал на нее фотограф. Нравится она ему, или же, напротив, он ее презирает?.. Мистер Шинн говорил, что Отто Эсе еврей, до него в жизни Нормы Джин не было ни одного знакомого еврея. Узнав о Гитлере и его лагерях смерти, увидев в «Лайфе» снимки Бухенвальда, Освенцима и Дахау, которые она, онемев от ужаса, подолгу разглядывала, Норма Джин была совершенно очарована евреями и иудаизмом. Да и Глэдис, разве именно она не говорила, что евреи — древний, избранный народ, люди с роковой судьбой? Норма Джин читала об их религии, которая никогда не охотилась за новообращенными, а также об их «расе» — что за загадочное понятие, «раса»! Корни и происхождение всех человеческих рас — загадка. А для того, чтобы быть евреем, надо, чтобы тебя родила мать-еврейка. Благословение это или проклятие быть «избранным»?.. Норму Джин так и подмывало спросить об этом у какого-нибудь еврея. Но вопрос ее отдавал наивностью, она это осознавала, и уж тем более после всех ужасов концентрационных лагерей ее бы поняли превратно. В темных, глубоко запрятанных в глазницы глазах Отто Эсе ей мерещились глубина, духовность и еще — история. То, чего не хватало ее собственным глазам, всегда таким ясным и ярко-синим. Я всего лишь американка. Никакой глубины. Внутри одна пустота, я в этом просто уверена.
Вообще Отто Эсе был не похож ни на одного из известных Норме Джин мужчин. И дело тут вовсе не в том, что он был талантлив и эксцентричен. Казалось, что он в каком-то смысле словно и не мужчинавовсе. Ему недоставало мужественности.А его сексуальная жизнь оставалась для Нормы Джин загадкой. Похоже, ему вообще не нравятся женщины, просто в принципе. Норма Джин тоже не любила бы женщин в принципе, будь она мужчиной. Так ей, во всяком случае, казалось. И тем не менее на протяжении довольно долгого времени она пыталась поверить в то, что Отто Эсе как-то выделяет ее среди остальных женщин, даже, возможно, любит ее.А может, просто жалеет и потому любит ее.Разве он порой не смотрел на нее с невероятной нежностью (и всегда — очень пристально) через объектив своей камеры? А после всегда так возбужденно разбирал и раскладывал негативы и снимки Нормы Джин. Или, снимая Норму Джин в каком-нибудь особенно игривом наряде, разве он не бормотал: «О Боже! Вы только посмотрите! Прелестно!»Но эти слова всегда относились к снимкам, а вовсе не к Норме Джин.
Совершенно голая, если не считать босоножек. Господи, зачем я это делаю, зачем?.. Это ошибка! Ототчаянно озиралась по сторонам, нет ли под рукой какого-нибудь халатика, который можно накинуть? Разве для моделей, позирующих обнаженными, не предусмотрен халатик? Надо было захватить свой. И вот она робко выглянула из-за ширмы. Сердце колотилось как бешеное — от страха и одновременно от какого-то странно возбуждающего любопытства. А что, если он увидит ее голую и захочет ее?.. Полюбит ее?
Она смотрела на Отто, тот стоял, повернувшись к ней спиной, в бесформенной черной футболке, рабочих штанах, сильно оттопыренных на коленях, в заляпанных грязью полотняных тапочках. Ни одна из моделей, работавших в агентстве Прина, ни одна из молодых актрис Студии, знакомых с Отто Эсе, ничего по-настоящему о нем не знала. Он пользовался репутацией пунктуального неутомимого работника, не более того. «Ну, с Отто Эсе дело иметь можно. Он никогда не теряет времени даром». Но личная его жизнь оставалась загадкой. «Право, даже как-то трудно представить, что наш Отто гомик».Норма Джин заметила, что волосы у Отто отливают металлической белизной и что они начали редеть на макушке узкой и вытянутой головы. А профиль у него оказался ястребиный, чего прежде Норма Джин никогда не замечала. И еще в нем было что-то хищное, голодное и первобытное.Легко представить, как он, стремительно планируя, набрасывается с высоты на свою добычу.