Блуда и МУДО
Шрифт:
– Не о чем, потому что в доносе мы не написали, что у нас детей нет. Начальство об этом не знает. А если ты сертификаты принесёшь, то никогда и не узнает вовсе.
– Ну вы даёте! – поразился Моржов. – Это же главная вина Шкиляихи – что не дала времени собрать детей. И вы про это не нажаловались? На что тогда вообще вы ябедничали? На комаров?
– Ябедничали, что всё было второпях, без подготовки. Что нас почти силком сюда послали. Что замков не дали. Что аптечки даже нет, и всяких там справок для энцефалита с детей не потребовали. Что материальная
– Всё это ерунда, – решительно возразил Моржов. – Главное – что у нас дети не приехали, а прочее – чешуя.
– Тебе ерунда, а мне не ерунда! Я мать-одиночка! И Чунжина тоже! У меня дома ребёнок остался у бабки семидесятилетней! Меня бы заранее предупредили про лагерь, так я бы ребёнка родителям в деревню отвезла!
– Да-а… – Моржов откинулся на спину. – Гора родила мышь. Струхнули, значит, вы, девки, жаловать по делу, да?
– А чо, я бы пожаловалась, – непокорно фыркнула Розка. – Это сама Чунжина предложила не писать, что детей нет.
– Почему?
– Потому что она хитрожопая. Я тебе говорила! Чунжина такой донос написала, что по нему можно и выгнать Шкиляиху, если начальство захочет, а можно и вообще как бы ничего не заметить.
Моржов вспомнил свой разговор с Манжетовым и от досады едва не зашипел сквозь зубы.
– Правильно я считаю, что всё надо держать в своих руках! – убеждённо сказал он. – Никто ничего толком сделать не может! Донос написать – и то не могут! Боятся! Сталина на вас не хватает!
– А ты как думал? – согласилась Розка. – С бабами же связался. Мы орём «Не надо!», а сами даём. Или даём, а самим неохота.
– И это тоже, по-вашему, правильно, да? – саркастически спросил Моржов.
– Тоже правильно. Нужно всегда всё так поставить, чтобы как ни выйдет – всё как надо получилось.
– Вам по любой дороге по пути, лишь бы другой вёз, – задумчиво хмыкнул Моржов.
Он понял, что ПМ настигло его и здесь. Впрочем, чему удивляться? Пиксельное Мышление сильно было женщинами, как некогда церковный раскол «бабами держался». Это ведь женщины в основном голосуют и покупают, и рожают тоже в основном женщины.
– Бли-ин!… – вдруг зашипела Розка, подскакивая, и прикрыла глаза от солнца ладонью. – Ведь это же Сергачёв едет, да?!.
Моржов тоже сел, вглядываясь в дорогу. За соснами и кустами по шоссе катила белая «Волга» с чёрными окнами.
– Он, – согласился Моржов. – Вставай, пойдём в лагерь.
– На фиг, на фиг! – заупрямилась Розка. – Не хочу я с Сергачёвым встречаться!
Но Моржов уже поднялся на ноги и заправлял майку в джинсы.
– Пойдём, – велел он. – Иначе Сергач тебя в Троельге ждать приземлится. Всех там будет напрягать. Ты что, боишься Сергача?
– Боюсь, – кивнула Розка. – Я же его кинула. Что я ему скажу?
– Ну…, – стоя одной босой ногой на спальнике, Моржов другой ногой нашаривал в папоротниках кроссовку, – популярно объяснишь ему разницу между мачо и чмо…
Розка вздохнула и неохотно поднялась, застёгивая брюки.
Они привели себя в порядок, свернули спальный мешок, засунули его в рюкзак и вышли на шоссе. Моржов поправил на плече лямку рюкзака, закурил и положил руку Розке на талию. Розка надела чёрные очки – словно отгородилась ими от мира.
– И не жалко мне его ни шиша, – зло сказала Розка, продолжая думать о Сергаче. – Но вот если и ты, Морж, таким же окажешься, я уж и не знаю, что со мной будет…
Моржов промолчал.
…Похоже, Сергач успел выяснить в Троельге, что Розка куда-то удалилась вместе с Моржовым. Сергач развернул машину, доехал до ворот лагеря и остановился. Когда Розка и Моржов подошли к воротам, то увидели, что Сергач сидит в траве, привалившись спиной к ржавому столбу. Перед ним на газете стояла початая бутылка водки и стаканчик. Это означало, что Сергач с горя забухал. Сергач опять был в полной ментовской форме. Кепку он сдвинул на затылок и смотрел в небо, демонстративно не замечая Розку и Моржова. В небе остро не хватало журавлиного клина, с курлыканьем улетающего на юг. Вид у Сергача был как у солдата, вернувшегося с фронта, а злые люди сожгли его родимый дом.
Розка молча прошла мимо Сергача и даже не поздоровалась. Это тоже было в формате ПМ – не говорить ничего, потому что молчание – очень выразительный пиксель, который можно истолковать как угодно. А Моржов скинул рюкзак и по-турецки уселся напротив Сергача.
Некоторое время Сергач сохранял прежнюю скорбную позу, а потом заелозил задом и с горечью спросил:
– Что, Борян, отбил у меня бабу? Моржов опять закурил.
– Она сама дала, – сказал он. – Ты же знаешь, чего бабам надо. Не мне тебя учить. А ты её уже сколько времени не пёр, а? Вот она и дала мне.
– Дак ты бы не брал…
– Чо я, пацан, что ли? – пожал плечами Моржов. – А ты на моём месте отказался бы, а? Тоже нет.
Сергач печально кивнул.
– Так что ты поймёшь меня – как мужик мужика, – сурово и уверенно добавил Моржов.
Логика была такая: если Сергач не согласится с потерей – значит, он пацан, сопляк. И от этого пиксельного разговора Моржов вдруг начал испытывать огромное удовольствие. Оказывается, ПМ – отличный утешитель. ПМ – мышление ложного удовлетворения, потому что картинку какого-либо явления жизни оно обстригает по краям так, что в сетке ПМ картинка отлично укладывается в ячейку с надписью «счастье».
– Эх, бля… – просопел Сергач.
– Ты сам прокололся, – пояснил Моржов. – Хрена ли ты при Розке собирался с Лёнчиком в сауну поехать? Розка сразу просекла, что к девкам.
Сергач обеспокоенно уставился на Моржова.
– Ни хера не помню… – сознался он. – Что, правда, что ли?
– Спроси у Каликина. Вы орали на весь лагерь.
– А Розка догадалась, что эти девки – мои?
– Не-а. – Моржов покачал головой. – Про это не догадалась. Подумала, что вы просто снимете шлюх, и всё.